Одд и ледяные великаны
Шрифт:
— Спасибо, — только и сказал Одд.
— Нет, — сказал Один, — это тебе спасибо. — Всеотец опирался на трость, покрытую резьбой: собаки, лошади, мужчины и птицы, черепа и олени, и мыши, и женщины — все это вилось вокруг посоха Одина. Можно было разглядывать его часами, и все равно всех деталей не разглядеть. Один протянул посох Одду: — Это тебе.
Одд замотал
— Но…
Один серьезно глядел на него единственным глазом:
— Не слишком мудро отвергать дар богов, парень.
— Спасибо! — Одд взял посох. Он был очень удобным. Казалось, можно прошагать долго, очень долго, если на него опираться.
Один опустил руку в кувшин и вынул, держа в ладони маленький шарик воды, не больше человеческого глаза. Поместил его перед пламенем свечи.
— Погляди в него, — сказал он.
Одд посмотрел в шарик, и его поглотила радуга, потом вокруг потемнело.
Когда он открыл глаза, перед ним был его привычный мир.
Глава 8
Послесловие
Одд оперся о посох и посмотрел вниз, на деревню. Потом пошел по тропе, ведущей к дому. Он немного прихрамывал. Его правая нога была слабее левой. Но болеть не болела, и за это он был очень благодарен Фрейе.
Вокруг все струилось и журчало. Так звучала новая вода, пытаясь сквозь мокрый, тающий снег пробиться вниз, к почве, к подземным ручьям. Иногда раздавался хлопок — это снежная шапка падала с дерева, иногда — звук «грумп-грумп-грумп», доносящийся из глубины, а после громкий треск — это лед, сковавший залив за время бесконечной зимы, давал трещины и ломался.
«Через несколько дней, — подумал Одд, — здесь будет сплошная грязь. А несколько недель спустя — буйная зелень».
Одд подошел к деревне. На какое-то мгновение он решил, что не туда попал: за несколько дней все стало другим. Он вспомнил, как выросли звери, когда попали в Асгард, и потом опять как будто уменьшились.
Может, это он вырос благодаря воздуху Асгарда, а может, воде, которую пил из источника.
Он подошел к дому Толстого Альфреда и постучал наконечником посоха.
— Кто там? — раздался голос.
— Это я. Одд.
В хижине послышался шум, торопливое перешептывание. Самый громкий из голосов ворчал о
Из двери выглянул Толстый Альфред. Взгляд его стал сконфуженным.
— Виноват, — сказал он самым невиноватым тоном, какой можно извлечь из голосовых связок. — Я думал, это мой сбежавший приемыш.
Одд посмотрел на человечка сверху вниз. Потом улыбнулся и произнес:
— Это он. В смысле, я. Я — это он. Я Одд.
Толстый Альфред будто язык проглотил. Из щелей повысовывались головы его бесчисленных сыновей и дочек.
— Моя мама здесь? — спросил Одд.
Толстый Альфред откашлялся.
— Ты вырос. Если это ты, конечно.
Одд только улыбался — улыбкой столь знакомо раздражающей, что не оставалось сомнения — это он.
Младший из детей Толстого Альфреда сказал:
— Они ругались, когда ты удрал. Она сказала, что надо идти тебя искать и что это папаня виноват, что ты убежал, а папаня говорил: ничего он не виноват, и никуда он не пойдет, и скатертью дорога, а она тогда сказала, что возвращается в дом твоего бати на другом конце села.
Одд подмигнул мальчонке, как Тор однажды подмигнул ему самому, повернулся, и, опираясь о посох, похромал прочь через деревню, которая казалась намного меньше, и не только оттого, что сам он вырос. Скоро лед растает, и галеры начнут отправляться в море. Вряд ли кто-нибудь теперь откажет ему в койке на корабле. Вон он какой большой-то. Лишняя пара рук на веслах никогда не помешает. И никто не станет возражать, если он прихватит с собой пассажира…
Он постучал в дом, где родился. И когда мать открыла дверь — прежде чем она обняла его, прежде чем принялась плакать, и смеяться, и снова плакать, прежде чем бросилась накрывать на стол, поражаясь, до чего он вымахал, и как быстро растут дети, когда их не видишь, — прежде чем все это случилось, Одд сказал:
— Здравствуй, мама. Хочешь съездить в Шотландию? Хотя бы погостить.
— Это было бы замечательно, — ответила она.
Одд улыбнулся, пригнул голову, чтобы не стукнуться о притолоку, и вошел.