Одержимый ею
Шрифт:
Честно дождался окончания вдохновлённого монолога куколки с фиалковыми глазами и отвёл её в сторону:
— Инга Юрьевна, — так значилось на её бэйджике, — не подскажите, где у вас тут кабинет директора?
— А вы кто? — любезно улыбнулась девушка. Правда, улыбка была натянутой и дежурной. Но мне хватило и её, чтобы поплыть. Несколько секунд таращился на губы куколки. Интересно, какие они на вкус? Малина, вишня или всё-таки клубника?
С трудом отвис и представился. Даже вполне вежливо.
Она
— Идёмте, я провожу.
И поплыла впереди, покачивая бёдрами, обтянутыми узкой юбкой.
Это было слишком, за гранью.
Нельзя быть такой манящей, такой желанной и такой…недоступной.
Потому что она — хорошая девочка. Её мир — искусство.
А я очень плохой, и мой мир — грязь.
Но даже у меня есть принципы: я не трогаю хороших девочек.
Руками.
Унизить можно и по-другому. А мне тогда очень хотелось: мелочно, эгоистично, зло. Уязвить её. Спустить с пьедестала, куда сам же и вознёс.
Поэтому я высказал всё, что думаю о некомпетентности сотрудницы прямо в лицо её строгой начальнице.
Октябрина Власовна, культурологическая грымза прошлых времён, зыркнула тогда на девочку так, что та подскочила. Разнос Инге она устроила прямо при мне. Только вот я, увидев слёзы в глазах девочки, готов был убиться головой об стену.
Идиот!
Ну и кому ты сделал хуже?
Инга выбежала из кабинета директора — наверное, где-то забиться и плакать.
А я, почти не глядя, перевёл на счёт галереи деньги и тоже выскочил на воздух.
Спасибо тренировкам — хватило нескольких секунд, чтобы привести дыхание в порядок, и явится перед своими людьми всё тем же холодным циничным ублюдком, которого они знали.
Только девочка всё не шла из головы. Придется на несколько часов зависнуть в зале, чтобы из меня хорошенько выбили всю эту ванильную дурь!
Я стал грёбанным сталкером. Шарился по её страничкам в соцсетях, как прыщавый подросток, ищущий красивое личико, чтобы подрочить.
Вот только дрочить на неё не получалось.
С ней вообще не вязалась никакая грязь. Её хотелось носить на руках, зацеловывать, осторожно брать на шелковых простынях. Эти образы методично выжигали меня изнутри.
Я, честно, уже готов был послать на хер свои принципы и сделать её своей женщиной…
Но Тёмочка, как всегда, опередил. Увёл из-под носа и в ЗАГС. Конечно, у него же нет грёбанной короны и шлейфа трупов в анамнезе.
И хер бы с ним, пусть бы женился на ней — в конце концов, девочка заслужила быть женой, а не шлюхой, но вот только эта мелкая мразь, что зовётся моим братом, делов наворотила…
Полчаса назад Тугарин, мой помощник, подорвал меня инфой:
— Босс, тут назревает буча с Артемом Евгеньевичем! Баграт, Князь и Лютый возбухают на брата вашего. Наш человек маляву прислал, что Артем Евгеньевич много
Сложить дважды два получилось быстро: Лютый, эта мразота, крышевал подпольный аукцион, где всякие извращенцы покупали себе девочек для утех. Тёлкам везло, если они после «хозяев» попадали хотя бы в бордель… Некоторых уродовали так, что оставалось идти в придорожные шалавы и сосать у дальнобойщиков за бутылку…
Артём собирается отдать Лютому свою жену! Рассчитаться ею!
Ох и взбесился я тогда, наверное, разнёс бы дом, но Тугарин напомнил, что время не ждёт — люди Лютого уже на пути к ресторану.
Пришлось самому рвануть следом — хорошо моим объяснять ничего не надо. Увидели босс несётся, попрыгали в тачки и следом.
Мы приехали вовремя.
…У Артёма — шикарная квартира в пентхаусе. Но я счёл нужным привезти его в родовое гнездо. Здесь говорить будет сподручнее.
Извини, братишка, разговор будет долгим и местами болезненным.
Хмыкаю себе под нос и вылезаю из машины
____________________________
[1] «Олимпия» (фр. Olympia) — картина, написанная в 1863 году французским импрессионистом Эдуардом Мане. Будучи выставленной на Парижском салоне 1865 года, картина стала причиной одного из самых больших скандалов в истории искусства.
Глава 2
ИНГА
Дверь распахивается и в проёме появляется тьма. Вернее, это Пахомов. Просто он такой огромный, что закрывает даже малейший свет. Однако я вижу, как этот нелюдь ухмыляется. И чувствую, как трясётся Артём, прижимаясь ко мне.
И, несмотря на все гадости, что он мне наговорил и собирался сделать, Артём пугает меня куда меньше, чем Пахомов. Я на себе ощутила, как тот умеет наказывать за одному ему известные провинности.
— Братишка, на выход! — рявкает Пахомов и отстраняется, давая возможность Артёму выбраться наружу.
Но мой муж лишь мотает головой и уползает подальше вглубь салона.
— Тёмыч, не беси! — с плохо сдерживаемой яростью говорит Пахомов. — Вылезай сам, или я выволоку тебя, и тогда будет хуже.
— Ты чудовище! Ты мразь! Зачем отец только тебя из приюта забрал?! — вопит Артём, закрываясь руками, как от ударов.
— Могу прямо сейчас устроить тебе встречу с родителем, — Пахомов совершенно спокойно достаёт оружие и наводит на Артёма, — сам и спросишь.
— Не надо! — канючит Артём.
— Тогда вылезай! — голос холодный, бескомпромиссный. Таким — повелевают. Такому беспрекословно подчиняются.
Вот и Тёма, скуля, всё-таки ползёт к двери и почти вываливается наружу.
— Тащите его в гостиную. Будем отмечать. У меня брат женился, как-никак!