Одержизнь
Шрифт:
«Эй! Эй, ну посмотри же!»
Звонкий голосок и резкий хлопок заставили Жиля вздрогнуть и открыть глаза. Город, что терялся где-то за пеленой, внезапно обрёл лицо, обрамлённое ярко-рыжими кудрями, круглые карие глаза и веснушки на курносом носу. Девочка. Это маленькая девочка лет шести.
«Смотри! Повторяй! Считаем!»
Она хлопнула в ладоши, и Жиль словно против воли повторил. Девочка довольно кивнула, хлопнула ещё дважды.
«Слышишь, да? Это сколько? Правильно, два. Повтори! А теперь сколько? Три, молодец! Как
– Ты меня вернула, – еле слышно говорит Жиль и улыбается.
После он много раз ломал голову над тем, как Амелия это сделала. Спрашивал у неё – получал один и тот же ответ: «Мне надо было, чтобы ты прислушался и подумал головой. Ты слышал звук, ты думал следующую цифру. Это моё колдунство».
Один. Один. Два. Три. Восемь. Одиннадцать. Девятнадцать…
– Хватайся! – командует Жиль.
Амелия заливается счастливым смехом, и, лишь почувствовав её руки, смыкающиеся вокруг талии, он мягко нажимает на тормоз, останавливая велосипед.
Жиль ставит левую ногу на землю, медленно выдыхает. Сердце колотится так, будто он сам только что бежал. Нёсся под горку с радостно визжащей крохой на закорках. Ощущение постепенно тает, восстанавливается обычный ритм дыхания и пульс. Всё. Теперь перекинуть через раму правую ногу и помочь спешиться Амелии. И не забыть, что она невидимка, да.
Девочка вприпрыжку носится по берегу Орба, собирает камешки, рассовывает по карманам. Жиль сидит на нагретом солнцем валуне, подставив изувеченную щёку тёплым лучам. Двигаться не хочется совсем, и он лишь наблюдает за Амелией из-под опущенных ресниц.
– Веснушка, ты где? В воду не лезь, мама за мокрые носки выругает!
«Невидимая» девчонка скачет вокруг него, зажав рот ладошками, чтобы не смеяться. Напрыгавшись, садится на корточки поодаль и старательно складывает один камень на другой, строя башню. Больше четырёх окатышей уложить не удаётся, но терпению Амелии можно позавидовать.
– Камушки шевелятся, – с деланым удивлением восклицает Жиль. – Малышка, это ты тут?
– Это не я, это они сами! А я уже сплавала на тот берег и обратно, – гордо заявляет Амелия.
– Значит, мама будет в гневе, – щурясь на солнце, констатирует Жиль. – Сладкого никто из нас не получит, а тебя никто не расколдует.
– Ну и хорошо! А сладкого я наворую, всё равно не видно, что это я!
– Да отлично, что уж. Все будут наступать тебе на ноги, толкать, садиться к тебе на колени за столом. А твои друзья не смогут играть с тобой и станут вести себя, словно тебя нет. Вот так вот.
Амелия мрачнеет, рассматривает на свет свои пальцы.
– Может, оно само пройдёт, а?
Жиль фыркает, не сдержавшись:
– С чего ему? У Ганны очень сильные заклинания, а уж с мамой вместе они заколдовали на совесть!
Амелия предпринимает ещё одну попытку построить башню, но камешки снова рассыпаются. Она разочарованно вздыхает, встаёт,
– И что, совсем-совсем не видно, да?
Жиль старательно делает вид, что смотрит сквозь неё.
– Абсолютно. Разве что в грязи тебя измазать.
Круглое личико Амелии становится очень печальным, губы кривятся:
– И… и ты не сможешь увидеть, сержусь я на тебя или улыбаюсь?
– Ага.
В детских глазах мелькает страх.
– И сможешь забыть, как я выгляжу? Вот даже если ты не шутишь сейчас, ты правда сможешь забыть?! И все-все забудут? И Бог тоже?!
Тут уже Жилю становится не по себе.
– Эй… Иди-ка сюда, невидимая девочка, буду тебя расколдовывать!
Он закрывает глаза, подхватывает Амелию на ощупь под мышки, бежит с ней к самой воде, вскидывает над собой. Девочка испуганно хватается за его руки, косится на искрящуюся серебром поверхность Орба.
– Держись крепко-крепко!
Жиль отступает на шаг от кромки реки и, перехватив малышку понадёжнее, раскручивает её, вращая вокруг себя. Амелия сперва держится за него мёртвой хваткой, зажмурив глаза, а потом лицо её расслабляется, и вот она уже словно парит над землёй, доверившись ветру.
– Здорово-здорово-здорово! – довольно верещит Амелия. – Ещё кружи! Ещё! Лета-а-а-ать!
Когда над широким, ленивым Орбом звучит детский смех, Жиль чувствует небывалое облегчение. Словно кто-то большой снимает обруч, сковывающий его виски, и падает с глаз серая пелена, и мир обретает краски, звуки, запахи. Жиль снова ощущает себя нужным и сильным, пропадает выматывающее отчуждение и тоска. И хочется таскать рыжую малявку на закорках, подбрасывать её высоко, бегать с ней по берегу наперегонки, щекотать так, чтобы она заливалась хохотом, учить пускать камешки по воде и свистеть, сунув пальцы в рот.
– Ещё, ещё! – требует она, и он кружит её по берегу, пока усталость не берёт своё.
Почувствовав под ногами землю, раскрасневшаяся Амелия делает пару шагов и падает.
– Ой, от меня мир убегает! – довольно восклицает она.
Жиль усаживается рядом.
– Ну вот, теперь я тебя вижу. У тебя румяные щёки и испортилась причёска, – радостно сообщает он.
– Дурацкая игра эта невидимка, – говорит вдруг Амелия. – Страшная какая-то. А вот летать – здорово!
– Очень, – подтверждает Жиль и ложится на камни, пережидая головокружение.
Амелия перебирается поближе, убирает с его лица чёлку.
– Это опять болит?
От прикосновения её пальцев боль под шрамами огрызается, заставляя Жиля поморщиться.
– Угу.
– У тебя там что-то горькое и серого цвета. Лежи смирно.
Она долго устраивается рядом с ним, возится, укладываясь поудобнее. Наконец ложится, прижавшись щекой к его щеке, рыжей макушкой упираясь мальчишке в шею и плечо.
– Эй, ты зачем вверх тормашками-то?
– Полежим так чуть-чуть…