Одесский пароход
Шрифт:
Но тяжелое это дело, в жизни не догадаешься, что завтра пропадет. Потому что, если бы догадывались, что завтра пропадет, все б сегодня бросились и сегодня бы пропало. А так никто не ожидает, все спокойно прохаживаются…
И вдруг кто-то первый вскочил, выскочил, и все забегали-забегали, родных задергали… А этого уже нет ни в Москве, ни в Воронеже, ибо здесь очень важна одновременность, чтоб не создавать очередей. Во всех городах сразу нет, и всюду – тишина. Я удивляюсь людям. Ходят, щупают кастрюли и не берут.
Утюги
Все знаю. Изучение покупательского спроса?! Да как можно изучить спрос, если спрос сам мечется как угорелый, изучает сбыт. Потому что сбыт о завтрашнем дне не думает, а спрос у себя в квартире аж бледный сидит.
Каждый день…
Каждый день…
А вообще у нас есть все, но не везде…
Не всегда…
И в недостаточном количестве.
Скажи им, что ты Витя
– Если спросят, как зовут, скажешь: Витя. Фамилия? Скажешь: Ильченко. Где живешь? Говори в гостинице «Киевской», в № 515. А кто это с вами маленький? Ну, говори, скажем, Кац. А чьи это вещи слева? Говори: мои. А это чьи вещи справа? Говори: его. А как вы попали на пятый этаж? Скажи: лифтом. А ключ? Скажи: попросил у администратора, и мне дали. Все запомнил?
– Все!.. Только непонятно зачем. Я же действительно Витя, моя фамилия Ильченко. Живу с Кацем на пятом этаже…
– А это чьи вещи?
– Мои.
– А эти?
– Его.
– Умница. Так и отвечай, если спросят.
– Зачем же так отвечать. Это действительно мои вещи.
– А эти?
– Его.
– Запомнил?
– Чего тут запоминать? Это действительно его вещи.
– Правильно.
– А фамилия его как?
– Кац.
– Умница. А твоя?
– Ильченко.
– Не собьешься?
– Как же я собьюсь! Я же действительно Ильченко!
– А он?
– Кац.
– Видишь, как ты быстро запомнил.
– А чего тут запоминать, я от рождения Ильченко, а он – Кац.
– Браво! Но когда будут спрашивать, не перепутай.
– Зачем мне путать. Он Кац, я Ильченко, то есть наоборот. Нет, правильно. Я – Ильченко, он – Кац.
– Вот теперь правильно. И не дай бог!
– А почему не сказать правду?
– Какую? Что ты Ильченко, а он Кац. Кто поверит? В общем, говори, что ты Ильченко, а он Кац. Эти вещи твои, те вещи его, понял? Если спросят.
– Я, конечно, могу, но лучше говорить правду.
– Говори так, как я сказал, понял?
– Понял.
– Давай повторим…
– Я Ильченко, а тот маленький – Кац. Так?
– Так.
– Эти вещи мои…
– Какие?
– Вот эти.
– Да – эти твои.
– А те его?
– Точно!
– Значит,
– Так.
– Пошел наверх.
– Поехал.
– Поехал наверх… На какой этаж?
– На пятый.
– На пятый, на пятый, на пятый… Открыл дверь этим ключом и вошел…
– Номер комнаты?
– 515, 515, 515, 515, 515!
– И лег на какую кровать?
– На левую, на левую, на левую!
– Все! Вот это вызубри наизусть.
– Хорошо. Значит, я Ильченко. Я Ильченко…
– А вот и Кац… Ты слышал, о чем мы с ним говорили?
– Да.
– Скажешь, что ты Кац, если спросят.
– Ни за что! Плевал я.
– Ты хочешь все угробить?
– Не хочу я. Почему я должен прикидываться. Я действительно Кац, и я не желаю…
– Ну действительно, действительно. Скажешь, что ты Кац, эти вещи твои, и все!
– Не хочу я.
– Ты все сорвешь!
– Ну и пусть. Я буду говорить правду.
– Идиот. Ты его заложишь. Меня – ладно. Его за что. Ильченко в чем виноват?
– Слушай, ты хочешь меня заложить?
– Ой, отстаньте от меня! Не хочу участвовать в ваших авантюрах.
– Вот собака. Все угробит. Посадит всех.
– Слушай, если ты не скажешь, что ты Кац, я за себя не ручаюсь, хоть мы друзья, но в тюрьму из-за тебя я садиться не хочу. Ясно?
– Все равно сядете. С вашими авантюрами. Жулики! Жулики! Нина Ивановна – а – а! (Ему затыкают рот.)
– Тихо, сволочь, убью! Все! Ты сам скажешь, что он Кац. Ничего. С кляпом во рту, но на свободе!
Я жду
Я жду… Каждый день на этом месте я жду. Время в ожидании тянется медленно. Жизнь в ожидании проходит быстро. И тем не менее я жду, жду, жду…
Я часто стоял в очередях. Я смотрел на лица, на которых отражалось только ожидание. Я видел тоскливое, бессмысленное стояние. Я физически чувствовал, как из моего тела уходят минуты и часы. Мне шестьдесят лет. Из них три года я провел в очередях. Я иногда болел. Иногда жаловался. Меня иногда вызывали. Мне назначали прием на двенадцать часов. Ни разу. Ни разу за мои шестьдесят лет меня не приняли ровно в двенадцать. Кому-то нужно было мое время. Полчаса, час, два моей жизни, и я отдавал.
Мне шестьдесят лет. Из них на ожидание в приемных ушло два года. Два с половиной года я провел в столовых в ожидании блюд. Два года – в ожидании расчета. Год ждал в парикмахерской. Два года искал такси. Три года валялся на чемоданах в вестибюле гостиницы и смотрел собачьими глазами на администратора. Всем нужно мое время. У меня его мало. Но если нужно…
Мне шестьдесят лет. В ожидании я провел пятнадцать. Двадцать лет я спал. Осталось двадцать пять. Из них семнадцать – на счастливое детство. И только восемь я занимался своим делом.