Один день Дениса Ивановича. Хроники конца света
Шрифт:
Так что теперь стою я под расписанием и жду Ивана. Глядишь, еще и опоздает, он всегда безалаберный был. Нет, не опоздал, вон бежит, веселый, словно и не полшестого утра. Впрочем, он такой – рукавом утрется – и словно не ложился.
– Привет, Степан, – говорит мне. – Ты, надеюсь, билет не купил?
– Да нет, – говорю, – извини, не купил, сам только что подъехал.
Ага, думаю, купишь, а потом и денег не получишь с тебя. Знаю я нас, православных, все норовим во славу Божью, как будто у других деньги на фикусах растут. А он радуется, как ребенок.
– Это хорошо, что ты билеты не
– Как это? – удивился я. – Сейчас без билета и бомж на платформу не проскочит. Наставил Лужок и турникетов, и билетеров…
– Ага, – по-прежнему радуется невесть чему Иван, – и даже контролеров, которые следят за билетерами, чтобы те через турникеты за червонец безбилетников не пропускали. Как на фронте, заградотряды за штрафными ротами.
– Ну, вот, – вторю я Ивану, – а ты говоришь «так»…
– Да ерунда все это! – опять растянул рот в улыбке Иван. – Вон, видишь, с левого края павильоны с турникетами заканчиваются, и дальше идут платформы дальнего следования без турникетов?
И стал рассказывать, что он уже давно катается на электричке бесплатно. Просто проходит по платформам дальнего следования до самого конца, а там, будто специально, ступеньки сделаны. Спускаешься по ним, проходишь по путям до пригородных электричек, а там опять по ступенькам поднимаешься на платформу и садишься в вагон. И едешь себе, куда душеньке угодно.
– А если контролеры в поезде подойдут?
– А подойдут контролеры – дай им рублей двадцать, они и отойдут.
– Да ведь грех это, Иван, – принялся я его вразумлять.
А он так насмешливо:
– Да какой же это грех?
– Пойми, – говорю я ему, – ведь эти деньги нужны государству. Оно из них пенсии платит, детей малых лечит, старикам помогает. Без них ни школы, ни больницы работать не будут, да и электрички не поедут… Ты не государству не платишь, ты у стариков и детишек деньги крадешь.
А он еще пуще смеется.
– Чудной ты какой-то, Степан, – говорит мне, – словно и не в России живешь! Российские железные дороги давно уже акционерному обществу принадлежат. А пенсии не государство платит, а из кармана у работяг забирают, да в карман Пенсионного фонда перекладывают, а там на эти денежки себе новые офисы строят и служебные мерседесы покупают. Ну а что останется, может и подадут старикам. А может, в банк крутиться положат. А если государство и строит какие новые школы и больницы, то не для русских людей, а для чеченских бандитов. Построит, те придут да взорвут, а потом снова строят. При этом столько украдут, что и на грузовике не увезешь! Грех! Грех этим правителям в руки деньги давать. Вот это грех, потому что каждый рубль у них в руках смертью для нас, русских оборачивается!
Тут я на него руками замахал:
– Ты что несешь, окстись!
– Это ты окстись, – неожиданно разозлился он. – Живешь как страус с головой в песке. Ты хоть знаешь, что за прошлый год в России население сократилось на полтора миллиона?! Каждый час русских становится меньше на 175 человек! Зато еврей Абрамович за тот же час становится на миллион долларов богаче! Каждый умерший русский приносит ему 5 тысяч 714 долларов дохода! Неплохой гешефт на русской крови?
– Да причем тут
Иван поглядел на меня, и говорит ни к селу, ни к городу:
– Эх, ты… Божья коровка…
Повернулся и пошел к платформам дальнего следования. Догнал я его, и говорю:
– Слушай, Иван, ты иди по своим ступенькам, а я пойду, все же билет куплю. Я человек законопослушный, богобоязненный, бесплатно не поеду, ты уж прости…
– Бог простит, – отвечает. – Ты хоть тогда не бери за полную стоимость, возьми за тринадцать рублей до Лосинки, а там пройдешь на платформу, сядешь, глядишь и доедешь по дешевке. Нечего этим жидам денежки в карман класть. А в поезде найдем друг друга, садись во второй вагон.
– Ладно, ладно, – говорю, а сам скорее к кассам. Да и пора уже, а то и так того и гляди, к Литургии опоздаем с этими дурацкими разговорами.
Билет я взял, конечно, за полную стоимость, выложил все 128 рубликов в оба конца. Зато душа спокойна. Сел у окошка, благо электричка утром идет из Москвы пустая, занял место и для Ивана. За минуту до отхода и он в вагон дошел. Посмотрел я на часы – почти двадцать минут он по своим платформам добирался. Ну что тут скажешь: десять верст – не крюк для бешеной собаки.
– Ну и стоит оно того, чтобы по рельсам да по камням себе обувь бить? – неосторожно начал я прежнюю тему. Иван насупился:
– Принцип обуви дороже. Да и не правы они. Эти турникеты решением Московского городского суда должны были еще два года назад снести, так как не имеют права препятствовать выходу пассажиров с платформ, а они не только не снесли, но еще и заборов вокруг пластиковых понастроили.
– И правильно, – говорю, – с нашим русским народом только так и надо. Еще Гоголь говорил, что у нас вор на воре сидит и вором погоняет…
– Не Гоголь, а Собакевич, – показал свою образованность Иван. – А все воры у нас на электричках не ездят, они на лимузинах ездят, причем за наш счет.
– Это как, «за наш счет»?
– Так все воры у нас в чиновники подались. А у чиновников лимузины государственные, то есть, за наш счет, из налогов. Заплати – и спи спокойно, пока чиновник на твои денежки на Канарах зажигает…
– Ну, чиновники у нас тоже часть народа…
– Ага, часть народа… Избранного. Ты посмотри, кто в правительстве: Фрадков, Швыдкой, Рейман, Греф… Да и те, кто с русскими фамилиями – тоже из избранных. Помнишь, как у Высоцкого: «Русский я, по паспорту…» Так что это еще вопрос, кого за забор надо сажать.
– Да перестань ты, вспомни, как сказано в Писании: «Начальствующего в твоем народе не злословь…»
– Они не из моего народа, а из своего, и не в моем народе начальствуют, а над моим народом. Захватчики, грабители, воры… Ну ничего! Это про них пророк сказал: «Горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем, и грабитель, которого не грабили! Когда кончишь опустошение, будешь опустошен и ты; когда прекратишь грабительства, разграбят и тебя».
Тут наш богословский диспут прервал свисток электрички. Мы, наконец, тронулись в путь. За окном поплыл железный забор, выкрашенный в нежно-голубой цвет Ярославской железной дороги. Минут через пять я забеспокоился: