Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599
Шрифт:
Упрек Берли задел Эссекса за живое. Отец Эссекса умер в 1576-м от хронической дизентерии, находясь на службе в Ирландии. Надгробная проповедь была опубликована год спустя вместе с письмом покойного графа, адресованным одиннадцатилетнему сыну и наследнику, в котором Эссекс-старший напоминал, что мужчины в их роду долго не живут (ни отец графа, ни дед не дожили и до сорока лет). Отец также рекомендовал юноше дерзать в поисках славы: «Лучше рискуй последним, и пусть твои убытки возместит правитель, чем ты будешь растлен собственной же нерешительностью». Эссекс прислушался к этому совету.
Как только разногласия по вопросам национальной политики приняли личный оборот, оппоненты неизбежно стали обвинять друг друга в корыстных интересах.
Вероятно, «Апология» привлекла Шекспира и как портретная характеристика Эссекса, и как дерзкий политический трактат. В общих чертах, Эссекс называл текущий политический кризис «священной войной», уподобляя себя Ветхозаветным героям. С другой стороны, зная королеву, он понимал, что подобные кампании рассматриваются с точки зрения их стоимости — успешное продолжение войны с Испанией оценивалось в 100 000 фунтов. За внушительную сумму в 250 000 фунтов Эссекс гарантировал, что «ни один вражеский флот никогда не войдет в моря Англии, Ирландии и Нидерландов, ибо будет разгромлен». В попытках убедить англичан откликнуться на призыв к войне, Эссекс ссылался, хотя и не впрямую, на Генриха V, самого прославленного из английских королей-завоевателей: «Смогла же наша нация в те давние доблестные времена, когда страна была намного беднее, чем сейчас, собрать войско, вести войну и добиться столь больших побед во Франции, что слава нашего оружия дошла даже до Святой Земли! Неужели наш век выродился настолько, что мы не сможем защитить Англию? Нет-нет, все-таки дух старинной добродетели еще отчасти жив в нас».
Эссекс сделал все, чтобы претворить в жизнь этот рыцарский завет. Он лично принимал участие в битве при Зютфене, где был смертельно ранен Филип Сидни. Приняв меч Сидни (а также впоследствии женившись на его вдове), три года спустя он возглавил английское войско в битве при Лиссабоне, где, вонзив острие своего клинка в городские ворота, готов был вызвать «на поединок во имя своей госпожи любого испанца, <…> лишь заикнувшегося о том, чтобы скрестить с ним оружие». В 1591-м, теперь уже на полях сражения во Франции, Эссекс бросил вызов коменданту Руана.
В последовавшей военной кампании на Азорских островах, желая стать первопроходцем, Эссекс, под обстрелом, без всякого прикрытия, спрыгнул с корабля в лодку, считая «ниже своего достоинства прятаться за гребца, перевозившего его на берег». Своей отвагой Эссекс заслужил похвалу многих поэтов, среди них — Джордж Чепмен, описавший Эссекса в посвящении к своему переводу «Илиады» как «самого настоящего Ахилла, появление которого Гомер предвосхитил своим тайным пророчеством». Но боевой напористый Эссекс был также опасным нарушителем спокойствия — он лично бросил вызов сэру Уолтеру Рэли, дрался на дуэли с Чарльзом Блаунтом и, в конце концов, потребовал удовлетворения от самого лорда-адмирала.
Ностальгия Эссекса по старинным временам английского рыцарства, выраженная в его «Апологии», созвучна похвалам Томаса Нэша в адрес эпох, оживших на страницах английских хроник, «в которых восстанавливаются доблестные деяния наших праотцов; мы воскрешаем их в памяти, ссылаясь на их прошлые заслуги». Для Нэша, как и для Эссекса, Генрих V олицетворял величие Англии: «…что за превосходная мысль показать на сцене Генриха V, сопровождающего пленного французского короля и принуждающего его и дофина присягнуть на верность». Пообещав написать пьесу про Генриха V, Шекспир точно знал,
Англичанину было достаточно посмотреть любой спектакль на континенте, чтобы понять: образ храброго короля в них — полная противоположность тому, какой предстает на сцене Елизавета. В июне 1598 года английский купец описал недавно разыгранную в Брюсселе пантомиму на горячо обсуждаемую тогда тему мира между Францией и Испанией. В разгар переговоров Генриха IV на сцене появляется льстивая вкрадчивая дама, чтобы подслушать французского короля перед тем, как «дернуть его за рукав». Эта дама — не кто иная, как королева Англии Елизавета; а брюссельская публика, рассерженно замечает английский купец, «шушукается и потешается над ней». Не только англичане использовали сцену для осмеяния современных политиков; на театр — за его политическую злободневность — возлагали надежды по обе стороны Ла-Манша.
Сентябрьская новость о том, что король Испании Филипп II умер медленной мучительной смертью, не смогла положить конец английским дебатам о предварительном мирном соглашении. К его преемнику, Филиппу III, сторонники войны питали еще большее недоверие. Насколько было известно Эссексу, в жилах юного принца течет «кровь, погорячее», чем у его отца. Даже несмотря на то, что незадолго до смерти Филипп II прощупывал почву в надежде на мир, он продолжал подсылать к Елизавете наемных убийц.
В эти трудные времена, когда Елизавета так нуждалась в услугах Эссекса, он, пребывая в дурном расположении духа, удалился от двора. Граф ненадолго вернулся в город на похороны Берли; видевшие его в тот день недоумевали: что же выражал его мрачный взгляд — подлинную скорбь или жалость к самому себе. В любом случае, Эссекс снова уединился в поместье в Уэнстеде, где, по слухам, «намеревался остаться надолго, понимая, что при дворе он будет неугоден». Раньше — в подобной ситуации — Эссекс бы, как Ахилл, просто самоустранился.
Именно так он и поступил после неутешительного приема во дворце — вслед за неудачной военной кампанией на Азорских островах в октябре 1597-го. Тогда Эссекс понял: в то время как он воевал заграницей, королева без всякой причины раздавала его противникам важные должности. Эссекс утешился, лишь когда королева произвела его в маршалы. Но даже сторонним наблюдателям стала ясна вся опасность этой игры.
Любовные отношения между королевой и Эссексом быстро себя исчерпали. Эссекс абсолютно не хотел соответствовать стереотипу бывших фаворитов Елизаветы — Хэттона и Лестера. Лестер, чуть было не ставший Елизавете мужем, ее ровесник — они понимали и уважали друг друга. Хэттон, также человек ее поколения, во всем с ней считался. Чего не скажешь об Эссексе. Из-за огромной — в тридцать лет — разницы в возрасте, Елизавета никак не могла определиться в своих чувствах — материнских и, вместе с тем, плотских. Что касается Эссекса, то временами он категорически не соглашался слепо служить королеве, возмущенный отказом внедрять в жизнь его политические идеи. Елизавету же все больше тяготили его дерзость и нежелание пленяться ее увядающими прелестями. К 1598 году королева дала графу знать, что тот «долго пользовался ее благосклонностью, и пришло время платить по счетам».
В июне этого года их ссора только усугубилась. Отношения накалились, как замечает Уильям Кемден, в связи с «вопросом о мире» с Испанией, начавшись с взаимного несогласия по поводу, на первый взгляд, незначительного, хотя давно назревшего вопроса — выбора кандидата на должность лорда-наместника Ирландии. Лорд Берг умер прошедшей осенью — с этих пор пост оставался незанятым. Однако при дворе отнеслись к этой проблеме не слишком серьезно. Имеющимся кандидатам казалось, что это провальный шаг в их карьере; поговаривали, что все без исключения — сэр Уолтер Рэли, Роберт Сидни и Кристофер Блаунт — отказались от столь сомнительного предложения.