Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Шапиро Джеймс

В 1571 году в Стратфорде-на-Эйвоне (как и во многих английских деревнях) запретили праздновать Иванов день. Так исчезла одна из традиций, но при этом получила распространение другая — прежде всего, драма, истоки которой в магических действах и историях о божественных чудесах. Как оказалось, благодаря Шекспиру и другим драматургам, театр не только стал центром общественного внимания, вобрав в себя настроения, витавшие в воздухе после Реформации, но и отразил важнейшие социальные проблемы, все еще ждавшие своего осмысления в культуре; театр расцвел, размышляя над этими вопросами вместе со своими зрителями.

С тех самых пор как Шекспир начал писать пьесы, его влекли

исторические сюжеты — особенно его интересовала жизнь людей в эпоху перемен, столь ему знакомая. В финале его ранней римской трагедии «Тит Андроник» империя доживает свои последние дни, и готы уже стоят у ворот Рима. В поэме «Лукреция» он обращается к еще более ранним временам римской истории, когда один из последних римских правителей был изгнан из страны за попытку изнасилования, после чего власть получили республиканцы. В 1599-м в «Юлии Цезаре» Шекспир вновь обратился к одному из ключевых событий не только римской, но и мировой истории в целом. Однако, изображая сцены древнего Рима, он их переосмыслял как верующий человек своей эпохи.

Когда Брут и Антоний обращаются к толпе после убийства Цезаря, они говорят с ораторской трибуны (единственный раз, когда Шекспир использует слово «pulpit»). Это, безусловно, анахронизм, так как драматург явно представляет своих героев в елизаветинском Лондоне, на кафедре под открытым небом у Креста святого Павла, а вовсе не на ростре Форума древнего Рима. Это маленькая деталь, но очень показательная — она раскрывает, насколько Шекспир, работая над пьесами, соотносил события, в них описанные, с современными. Иначе говоря, если бы в 1571-м в Стратфорде, а затем и по всей Англии, не запретили Иванов день, возможно, у нас не было бы шекспировского «Сна в летнюю ночь», написанного четверть века спустя, и, самое главное, «Юлия Цезаря». Когда ребенком Шекспир видел, как разбивают витражи стратфордской часовни, он еще не знал, что это значит, но именно тому дню он обязан воспоминаниями, которые не преминут отразиться в его творчестве.

Теперь мы прекрасно понимаем, почему в первых сценах «Юлия Цезаря» обстановка столь напряжена. Разгоняя вместе с Маруллом толпу прохожих, Флавий говорит им со всей строгостью:

Прочь! Расходитесь по домам, лентяи.

Иль нынче праздник? Иль вам неизвестно,

Что, как ремесленникам, вам нельзя

В дни будничные выходить без знаков

Своих ремесл? — Скажи, ты кто такой? ( I, 1 )

Почему ремесленники надели лучшее платье и шерстяные шапочки и вышли на улицы «без знаков своих ремесл»? Флавий спрашивает, не праздник ли сегодня, хотя и знает ответ. Когда горожане, будучи в праздничном настроении, начинают шутить с трибунами, Флавий, обращаясь к сапожнику, явному зачинщику в толпе, настойчиво спрашивает:

Что ж не работаешь сегодня дома?

Зачем людей по улицам ты водишь? ( I, 1 )

Сапожник сперва отвечает ему уклончиво и не сразу говорит правду. Это последняя лукавая строчка в пьесе, в которой дальше нет места для клауна: «Затем, сударь, чтобы они поизносили свою обувь, а я получил бы побольше работы. В самом деле, сударь, мы устроили

себе праздник, чтобы посмотреть на Цезаря и порадоваться его триумфу!» (I, 1). В Рим вернулся Цезарь-триумфатор — этого достаточно для праздника. Услышав ответ, возмущенный Марулл не может сдержаться и произносит первый гневный монолог. Кровавая расправа Цезаря над Помпеем — не повод для радости. Не так давно народ приветствовал Помпея, а ныне:

О римляне, жестокие сердца.

Забыли вы Помпея? Сколько раз

Взбирались вы на стены и бойницы,

На башни, окна, дымовые трубы

С детьми в руках и терпеливо ждали

По целым дням, чтоб видеть, как проедет

По римским улицам Помпей великий.

Вдали его завидев колесницу,

Не вы ли поднимали вопль такой,

Что содрогался даже Тибр, услышав,

Как эхо повторяло ваши крики

В его пещерных берегах?

И вот вы платье лучшее надели?

И вот себе устроили вы праздник?

И вот готовитесь устлать цветами

Путь триумфатора в крови Помпея?

Уйдите!

В своих домах падите на колени,

Моля богов предотвратить чуму,

Что, словно меч, разит неблагодарных! ( I, 1 )

Постепенно горожане расходятся, и Флавий, обращаясь к Маруллу, одобрительно замечает: «Смотри, смягчились даже грубияны; / Они ушли в молчанье виноватом», хотя ремесленники просто направились туда, где им никто не помешает.

Приободрившись, Флавий просит Марулла продолжить начатое:

Иди дорогой этой в Капитолий;

Я здесь пойду; и, если где увидишь,

Снимай все украшения со статуй. ( I, 1 )

Срывать украшения со статуй Цезаря — гораздо более серьезный шаг, чем просто разогнать толпу. Не желая делать это сам, Флавий перекладывает ответственность на Марулла, отправляя того в Капитолий, где он наверняка столкнется с Цезарем и его сторонниками. Опасаясь, что дело зайдет слишком далеко, Марулл спрашивает: «Но можно ль делать это? / У нас сегодня праздник Луперкалий» (I, 1). Эти строки приводят зрителя в удивление — так значит, сегодня все-таки праздник? Луперкалии, один из важнейших праздников древнего Рима, проводились ежегодно в третий день после февральских ид и напоминали Масленичный вторник, полуофициальный праздник, день разгула и излишеств. Возможно, Шекспир нашел у Плутарха объяснение тому, почему молодые люди «во время праздника пробегают нагие через город и под смех, под веселые шутки встречных бьют всех, кто попадется им на пути, косматыми шкурами»^[5]. В «Ромуле» Плутарх пишет: