Один из леса

Левицкий Андрей Юрьевич

Встав передо мной, она повесила «ежик» на плечо, уперла руки в бока и заговорила, гневно раздувая ноздри:

– В том овраге ты мне пообещал, что поможешь сбежать! Но не помог!

– Потому что ты сама сбежала. Я просто не успел. Что еще за бабские глупости? Сбежала – молодцом, нечего претензии…

– Это не бабские глупости! Это… – Ее голос почти сорвался на визг, но потом Аля снова глубоко вздохнула, медленно выдохнула – и вдруг сдулась, как воздушный шарик. Плечи поникли, она ссутулилась, обхватила себя за плечи. Стало видно, как на самом деле она

устала, как напугана, как хочет вернуться к своим…

– Ладно, расслабься, боевая наша. – Я провел пальцем по ее щеке, посмотрел и вытер о штанину. – Тебе помыться надо.

– Очень хочется есть, – почти жалобно произнесла Аля и присела над рюкзаком толстого.

Пока она копалась там, я обошел дерево. Двух бродяг уже не было видно, и я сомневался, что они попытаются тихо вернуться и напасть – огнестрела у них нет, а у нас аж два. Теперь эта парочка запросто могла погибнуть… И это было их личной, совершенно меня не колышущей проблемой. Сочувствия бродяги не вызывали никакого: можно уважать волка, но не шакалов.

Сорвав травинку, я сунул ее в зубы и привалился спиной к дереву. Дуб рос на краю пустоши, испещренной рытвинами и лужами, травяными буграми и кучами черной земли. Кое-где рос чахлый кустарник или отдельно стоящие деревья. Высокое светло-серое небо было холодным и чистым. Я замер, впитывая в себя эту картину, вдыхая густой запах чернозема и прелой листвы. От ветра зашелестела крона над головой, несколько листьев упало на землю, и один, ярко-желтый, с красными прожилками, похожими на кровяные сосуды, качаясь, опустился мне на плечо. Оно, кстати, совсем не болит, как и нога, – мазь болотных людей сделала чудо. А может, и не только мазь, может, пока я спал, они как-то еще обработали раны. Я медленно, глубоко вдохнул, прикрыв глаза, постоял несколько секунд в ясной осенней тишине, потом стряхнул лист с плеча и пошел назад.

Аля накинула старую шерстяную куртку одного из бродяг, раньше притороченную к рюкзаку. В нем, кстати, оказалось мало чего ценного… Завернутый в тряпицу кусок сала с настораживающим запахом, несколько сухарей, кухонный нож с наполовину сломанным клинком, пара огурцов, обрывок газеты с солью, а еще – влажный спичечный коробок, железная фляга со смятым боком, обмылок да три патрона к «ежику». Женщина разложила все это на пустом рюкзаке и села, поджав ноги. Когда я подошел, она пыталась тупым ножом ср езать с сала подпорченный слой.

Я устроился так, чтобы видеть и болото, и равнину. Положив «вал» рядом, отобрал у Али сало и достал свой нож. Пока нарезал, она открыла флягу, понюхала. Сделала глоток.

– Что там? – спросил я.

– Вода.

– Хорошо. Я боялся, что самогон. Можно мне?

Женщина отдала мне флягу, схватила сало с сухарем и стала есть, громко хрустя.

– На тропе Фара крикнул, что у тебя нож, – припомнил я. – Это ему померещилось или правда?

– Правда, – промямлила она с набитым ртом. – Только потом в болоте потеряла.

– А где взяла?

Она зыркнула на меня исподлобья:

– Проводник ваш дал.

– Калуга? –

удивился я.

– Ага. Маленький такой нож. Когда в сруб возвращались, в руки сунул. Я потом только момента выжидала.

– Но зачем он?.. Пожалел тебя, значит.

– А я не знаю зачем. Может, просто нормальный мужик, один из всех вас?

Я промолчал в ответ. Ну, если так, молодец Калуга, что сказать, сердобольный чувак попался…

– А ты как здесь оказался? – спросила она, берясь за огурец.

– С тропы упал.

Аля хрустнула огурцом, пожевала.

– Упал… и что? Встал и дальше со всеми побежал?

– Нет, я обо что-то ударился головой. Когда пришел в себя – они уже убежали. Ренегаты, если это действительно они засели в Гниловке, за нами гнались, стрельба была… Начало этого всего ты еще застала.

– Застала, – согласилась она. – Но потом к Гниловке не смогла выйти. Отошла от тропы, боялась, что Фара со своими меня бросился искать. И потерялась в тумане.

– Ну да, как и я.

– Ага. Выбрела утром сюда, совсем замерзшая, тут эти двое… А потом ты.

Я решил, что надо все-таки перекусить, хотя сало это жевать совсем не хотелось. Взял сухарь с огурцом и захрумкал. Аля, наевшись, сделала несколько глотков, плеснула воды на ладонь, вытерла губы. Передала флягу мне. Наши пальцы при этом соприкоснулась, и она дернула рукой. Я хмыкнул, она насупилась… А потом вдруг тихо рассмеялась. Я удивленно поднял на нее взгляд. Грязное лицо преобразилось и будто вдруг засияло, на щеках и подбородке появились ямочки. Аля подалась вперед, легонько стукнула меня ладонью по плечу. И сказала, снова дотронувшись до моего плеча:

– Я только сейчас вдруг окончательно поняла: сбежала! Я от них сбежала, понимаешь? Все, нет их… И Фары нет. То есть, наверное, где-то есть, но теперь они там, а я здесь! И ты мне помог на самом деле. Здесь, у дерева. Калуга этот помог, после ты помог… Не все на свете сволочи. Еще остались хорошие люди, да?

Я похлопал ее по руке, все еще лежащей на моем плече.

– Вряд ли меня можно назвать хорошим человеком, подруга. Я даже точно знаю, что нельзя. Ладно, ты ружье еще не проверяла? Дай я проверю. Не бойся, отдам назад. И скажи что собираешься делать дальше?

– Мне надо помыться, – заявила она. – Это во-первых. Во-вторых – вернуться к своим. Вот и все.

Занявшись ружьем, я уточнил:

– Ну и какие шаги ты собираешься предпринять для достижения указанных целей?

– Да какие шаги… Воду надо найти, много воды, желательно горячей. И идти. Только куда?

Вернув «ежик», я выпрямился, потянулся, хрустнув суставами, и подвел итог:

– Воду взять пока неоткуда, а если она и появится, то вряд ли горячая. Где сейчас отряд, сидевший в Гниловке, непонятно. Если исходить из того, что эти твои ренегаты не догнали людей Метиса и Фары, но и от преследования не отказались, то они, думаю, где-то там, – я показал в сторону пустынной равнины. – Вода, к слову, тоже может быть где-то там. Я иду в этом направлении. Хочешь – пойдем со мной.