Один на льдине
Шрифт:
Ирина Вологодская, как я уже говорил, несколько не соответствовала всем моим представлениям о моей жене-невесте. У меня были красивые женщины. Она была простая. Я считал и считаю до сих пор, что был королем в любой ситуации, что у меня могла быть любая другая жена, но только не такая. И вот живем уже 25 лет. Без большого восторга женился, без большого восторга строил семью, был деспотичен, груб, несдержан. Все наслаивалось: зоны, отсидки, поселение, сопротивление тещи с тестем. Вообще, зоны и лагеря это не место для семьи. Браки совершаются, как говорится, на небесах. Поселения,
5
И вот вызывают меня как-то по холодку в оперативную часть.
– А что это вы построили?
– Баню для поселенцев.
– А где же это вы такие деньги взяли?
А им бдительная агентура донесла, что я брал деньги со своих бригадников, что прикрывал их беспечное житье, что подженился, а сам пью-гуляю, в свою очередь прикрытый "хозяином". По результатам этакой моей жизнедеятельности надо сажать меня в СИЗО. За хищение государственного имущества.
– Да я ж нужное дело сделал!
– Мы тебе срок и тут еще добавим, коли ты такой волшебник! Без рук, без топоренка построена избенка - это как?
А это уже пятый срок, которого я смертельно боялся. Это ООР - особо опасный рецидивист. И я глупо спросил:
– Вы что, всерьез?
– Да уж куда серьезней.
Ведут в ШИЗО.
Плотно усаживаюсь. Мысли в голову не идут - шок. Наконец говорю знакомому дневальному, чтоб пошел и сообщил "хозяину": дела мои - табак.
"Хозяин" рвет и мечет:
– Кто посадил? Выпустить Михалева! И чтоб срочно ко мне!
Меня выпускают. Я уже иду по трапу докладывать, что и как, а навстречу - "кум".
– Михалев! Тебе надо в цирке фокусником работать! Я ж тебя посадил, а ты на свободе!
– Шахов, - говорю, - приказал меня выпустить!
Не-е-ет, дядя Авдей, никаких гвоздей! На нары!
И так несколько раз. Только я выйду:
– О-о! Такие люди и без охраны!
Оказывается, между хозяйственниками и оперчастью всегда идут войны. "Кум" не подчиняется напрямую начальнику колонии по оперативной работе, а принадлежит с потрохами Республиканскому управлению в Микуне . Об этом мне, играя желваками, сообщил полковник Шахов, выцарапав меня ненадолго из штрафного изолятора. Он обычно допоздна в зоне, пока свежий лес не рассортируют.
– Оперчасть, - резюмирует наш разговор полковник, - тебя хочет засадить...
– Сделай что-нибудь! Я же строил, хорошее дело делал. И жена ведь уже на сносях! Что ж выходит: благими намерениями устлана дорога на лесоповал?
Он глаза прячет. Все ясно. Сидеть мне не пересидеть, господа присяжные заседатели.
6
Проходит двое суток и приходит ко мне капитан Баталов, начальник оперчасти.
– Мы решили тебя не сажать. Мы переводим тебя в другую колонию на поселение. Собирайся, сутки тебе на сборы.
– Куда, начальник?
– За кудыкину гору... В Мозындор, это глубже на север... Самая окраина
– Что я там буду делать? Жена беременная, уже семь месяцев!..
– Это тебя надо спросить, чем ты думал, когда баланду ел! Лес валить будешь. Быстро думать научишься.
Вот и не гони беду - новая придет.
Смотрю я на жену - не дай никому Господь испытать такое унижение через собственное бессилие... Свила она гнездо, натаскала в него уюта в клювике, а теперь бери эти оскорбленные законом узлы, хватай этот телевизор и что назад в Сыктывкар, к родителям, с мешками, как нищенка из дальнего поиска?
Забрали, что смогли. Что-то побросали, как балласт. Собирается моя Ирина. Живот вперед - со мной на Мозындор...
Куда уж той Волконской.
7
У меня достаточно гибкая психика артиста. Она закалена пересыльными тюрьмами, этапами, допросами, холодом, голодом и изощренной ролевою ложью. Но психика - не мышцы спортсмена. Не пятка каратиста, на которой можно нарастить дубовую мозоль. Психика имеет свойство истощаться, и душа умирает. Но если ты не ожесточил еще свою душу до крайних пределов, если она заплакала, как бессильное дитя, при виде незаслуженных мук близкого человека, значит, в такие моменты твоя душа рождается заново. Так вот когда я думал об Ирине, то чувствовал в себе рождение бесхитростной детской души. И думал, что, если освобожусь, то никогда больше не сяду и не подвергну унижениям этого вчера еще чужого человека, эту поверившую мне женщину. И совсем не думал: а возможно ли это? Просто думал: ни-ког-да!
Глава двадцать первая. Лесоповал
1
Надоело на даче писать. Переехал я домой. В общежитие для слушателей Академии Жуковского. Здесь у меня две комнаты: одна комната одиннадцать метров, другая - восемь. Небольшая кухня, небольшой туалет. Жить можно. Это было первое мое семейное жилище в Москве. За окнами - городские деревья. Комяцкая парма далеко позади во времени и пространстве. Но что в лагере, что на поселении, что в ссылке, что где - один хрен. Так же сижу в одиночестве и пишу...
Один на льдине.
Итак, я приезжаю в Мозындор.
В моих бумагах написано, что "прибыл для продолжения отбытия срока наказания".
Там все то же. Только режим покруче да "хозяин" куда жестче прежнего. Это железный боец МВД полковник Гненный. Шахов - бандит, а полковник Гненный, похоже, преподавал там, где Шахов учился.
На разводе спрашивает:
– Ты там строил, говорят?
– Да, - говорю.
– Строил.
– Здесь строить будешь?
– Да, - говорю, - буду.
– Назначаю тебя мастером. Вот тебе прораб, шпарьте на стройку.
А строили там бараки. И надо сказать, что здесь порядка было больше. Строительство финансировалось и не приходилось выискивать лазеек, которые ведут в итоге на лесоповал. Под ремонтом стояла хорошая гостиница в центре поселка, за которую меня потом посадят. Неплохой магазин... здесь все было получше. Мне дали комнату барачного типа, но получше той, что была у нас с Ириной на Вежайке. Но режим жесткий до предела. Ничего, думаю. Не такое видали. Мне остается до конца полгода.