Один путь
Шрифт:
— Нет, я в порядке. Может после, сначала хочу сделать тату.
Она надулась.
— Что? У тебя пропала страсть к пирсингу после того, как ты вышел из реабилитационного центра?
— Ты знаешь, что я люблю тебя, но я устал. Мне хочется поесть и вырубиться.
Ее губы сжались в маленькую, но крепкую улыбку.
— Да. Да. Я все поняла. В другой раз?
Я заставил себя улыбнуться.
— Да. В другой раз.
Я сел на один из черных антикварных стульев с высокой спинкой и взял журнал со стеклянного кофейного столика.
— Эй, Трипп, давно не виделись. — Прогремел голос Фрэнки.
Я отложил журнал и поднял глаза, чтобы увидеть итальянского мальчика, стоящего передо мной. У него был темно-оливковый цвет лица, а голос звучал так, будто он только что сошел с гребаной лодки, хотя прожил в Штатах двадцать лет.
— Привет, Фрэнки. — Я встал и пожал его протянутую руку, но он, как всегда, притянул меня в объятия. У парня не было проблем с личным пространством.
Он отпустил меня, когда его взгляд медленно скользнул по моей рубашке, а затем вернулся к лицу.
— Хорошо выглядишь, братишка.
— Ты так говоришь, чтобы получить хорошие чаевые.
Он рассмеялся, запрокинув голову так, чтобы была видна верхняя часть татуировки Статуи Свободы. Он сказал мне, что гигантский остров Эллис с орлами по обе стороны шеи был его первой татуировкой. Это было очень хорошее тату, но из-за того, что она цветная, очевидно, набивать ее было очень больно. Парень любил искусство и Америку. Вероятно, именно поэтому я нравился ему, как клиент. Для него я являлся воплощением всего американского. Если бы он мог встретить моего отца или даже Трэя, он бы, наверное, обосрался.
Я последовал за ним в его угол, где стул уже был откинут назад, а чернила разложены на металлической тележке. В то время, как у всех остальных были фотографии некоторых рок-групп или различных произведений искусства, которые они создали, у Фрэнки все было связано с Америкой. У него висела акварельная копия американской готики и какой-то Энди Уорхол, который находился на задней стене, обрамляя зеркало из кованого железа.
— Ладно, Триппи, что у нас сегодня? — спросил Фрэнки, когда я сел в кресло.
— Даже не знаю. Я хочу, чтобы что-то символизировало свободу. Или, может быть, новое начало. Я правда не знаю. — Я откинулся на спинку, уставившись на трубы в потолке.
— Значит, мы думаем о чем-то вроде белоголового орла прямо у тебя за спиной?
Я посмотрел на Фрэнки.
— Я не собираюсь превращаться в тебя, старик.
— Эй, а что плохого в том, чтобы быть мной? У меня хорошая работа. Крыша над головой. И чернила получше тех, что ты получал, когда жил на восточном побережье.
— Не надо копаться в моих чернилах. — Я расстегнул жемчужные пуговицы на рубашке, чтобы показать большой кусок на груди. — Они не так уж плохи.
— Да, для твоего первого произведения. Теперь, когда ты начал приходить ко мне, я тебя поправил. Ты выглядишь вполне прилично.
— Ладно, ты победил, Фрэнки.
Он рассмеялся.
— Естественно.
Фрэнки сел на свой табурет и повернулся, его глаза скользнули по моей шее.
— У нас есть кусочек здесь, на той стороне, где мы могли бы смешать что-нибудь с цветками.
— Это не цветы. А листья. Офигенные листья.
— Да, да, красавчик. Называй, как хочешь, если это помогает тебе спать по ночам. — Он провел большим пальцем по моей шее, прежде чем вытащить из тележки баллончик с распылителем и опрыскать меня дезинфицирующим средством. — Да. Я думаю, мы могли бы сделать здесь что-нибудь симпатичное.
Я закрыл глаза.
— Давай. Я доверяю тебе до тех пор, пока ты не сделаешь мне гребаного лысого орла.
Он рассмеялся.
— Ничего не обещаю, братан.
Жужжание иглы было похоже на колыбельную. Как только игла коснулась моей кожи, мне пришлось прикусить губу, чтобы сдержать вздох. Боль, которую приносил тонкий гул, всегда была освобождающей. Как будто я мог просто убежать в эту боль и больше ничего не чувствовать.
Я мог забыть, что у меня не было работы, или что со мной жила какая-то случайная девушка, с которой я только что познакомился. Я мог бы сбежать из реального мира и погрузиться в собственное затишье. Это было то самое место между сном и бодрствованием. Я предполагал, что для этого имелось название, но я просто назвал его своим собственным сладким чистилищем, в которое сбегал каждый раз, когда попадал под иглу.
— Окей, Триппи, только закончим затенение, и все готово.
Слова Фрэнки были едва слышны, когда я медленно открыл глаза, чтобы вернуться в реальный мир. Гудение стихло, и он накинул мне на шею полотенце.
— Ладно. Надеюсь, тебе понравится, потому что пути назад нет, только если мы не закроем его гигантским цветком, чтобы выйти в контраст с этими другими маленькими листьями для киски.
Я собирался сказать что-нибудь остроумное в ответ, но как только он поднес ко мне зеркало, весь воздух был высосан из моих легких, и все, что я мог сделать, это смотреть на работу на моей шее. К моему подбородку летела ласточка, но вместо того, чтобы быть нарисованной черным или радужными цветами цветов и виноградных лоз на моей шее, она была утоплена и затенена белым и коричневым. В мире цвета она выделялась, как будто поднималась из того, что держало ее, и осмелилась выделиться.
— Ты превзошел самого себя, Фрэнки. — Я уставился на тату. Не мог отвести взгляд.
— Знаю. Можешь поблагодарить меня, когда твоя новая подружка увидит это. Но не надо сегодня потеть. Вы двое можете отпраздновать это завтра. — Он положил зеркало и смазал татуировку мазью, прежде чем наложить на нее марлю.
— О чем, черт возьми, ты говоришь, Фрэнки? У меня нет девушки.
Он поднял кустистую бровь.
— Неужели? Тогда кто же та горячая рыжуля, с которой ты вышел из машины?