Один в Берлине
Шрифт:
— И давно эта Берта делит с вами камеру?
— Со вчерашнего вечера.
— Стало быть, это она наболтала вам про Хефке. Признайтесь, госпожа Квангель, иначе я прикажу доставить ее сюда и буду бить при вас, пока она сама не признается.
Анна Квангель опять покачала головой:
— Скажу ли я «да» или «нет», господин комиссар, вы все равно притащите Берту сюда и изобьете. Я видела госпожу Хефке в нижнем коридоре, больше мне сказать нечего…
Комиссар Лауб стремительно отвернулся и громко пукнул
— Нюхните, у меня много таких в запасе, начнете юлить — повторю! — Внезапно он переходит на крик: — Дерьмо вы все! Дерьмо! Сволочи! И я не успокоюсь, пока всех вас, гадов, не урою! Всех! Всех! Дежурный, Берту Купке сюда!
Некоторое время он запугивал и бил обеих женщин, хотя Берта Купке сразу призналась, что рассказала Анне Квангель про госпожу Хефке. Раньше она сидела в одной камере с госпожой Хефке. Но комиссару Лаубу этого было мало. Он хотел в точности знать каждое сказанное ими слово, а они ведь всего-навсего, по женскому обыкновению, поделились друг с дружкой своими бедами. Комиссар же всюду чуял заговоры и государственную измену и не переставал бить и задавать вопросы.
В конце концов рыдающую Купке снова отволокли в подвал, и Анна Квангель снова осталась единственной жертвой комиссара Лауба. Она так устала, что слышала его голос как бы из дальней дали, его фигура расплывалась у нее перед глазами, а удары уже не причиняли боли.
— Так что же случилось? Почему так называемая невеста сына перестала к вам заходить?
— Да ничего не случилось. Мой муж не хотел никаких гостей.
— Вы же признали, что он согласился на визиты Хефке.
— Хефке были исключением, потому что Ульрих мой брат.
— А почему Трудель больше не заходила?
— Потому что мой муж не хотел.
— И когда он ей об этом сообщил?
— Да не знаю я! Господин комиссар, я больше не могу. Дайте передохнуть полчасика. Ну хоть пятнадцать минут!
— Только когда признаетесь. Когда ваш муж запретил девице приходить?
— Как только погиб сын.
— Ну вот! И где это было?
— У нас в квартире.
— Чем же он это объяснил?
— Просто сказал, что впредь не хочет общаться. Господин комиссар, я правда больше не могу. Десять минут!
— Ладно. Через десять минут сделаем перерыв. Так чем ваш муж объяснил, что Трудель больше не должна приходить?
— Он больше не хотел общаться. Мы ведь уже задумали писать открытки.
— Значит, он сказал, чтобы она больше не приходила, так как он планирует писать открытки?
— Нет, об этом он ни с кем не говорил.
— Так какую причину он назвал ей?
— Сказал, что не хочет общаться. Ох, господин комиссар!
— Назовите мне подлинную причину, и я сразу же на сегодня закончу!
— Но это и есть подлинная причина!
— Как бы
— Я не помню. Он ужасно рассердился.
— Почему рассердился?
— Потому что я оставила Трудель Бауман ночевать.
— Но ведь он только потом запретил ей приходить или сразу отправил ее домой?
— Нет, только утром.
— И утром запретил ей приходить?
— Да.
— Почему же он рассердился?
Анна Квангель сделала над собой усилие.
— Я вам скажу, господин комиссар. От этого уже никому вреда не будет. Той ночью я спрятала у себя старую еврейку, Розентальшу, которая потом выбросилась из окна. Вот поэтому он и рассердился, поэтому и Трудель заодно вон вышвырнул.
— А почему эта Розенталь пряталась у вас?
— Она боялась оставаться одна в квартире. Она жила над нами. Мужа ее забрали. И она боялась. Господин комиссар, вы обещали…
— Сейчас. Сейчас закончим. Стало быть, Трудель знала, что вы прятали у себя еврейку?
— Но ведь это было не запрещено.
— Еще как запрещено! Порядочный ариец не прячет у себя жидовских свиней, а порядочная девушка идет в полицию и сообщает об этом. Что Трудель сказала насчет того, что у вас в квартире жидовка?
— Господин комиссар, больше я ничего не скажу. Вы каждое мое слово переворачиваете. Трудель никаких преступлений не совершала, она вообще ни о чем не знала.
— Но ведь она знала, что у вас ночевала жидовка!
— В этом не было ничего дурного!
— Мы думаем иначе. Завтра займусь этой Трудель.
— Боже милостивый, что же я опять натворила! — разрыдалась Анна Квангель. — Вот и на Трудель навлекла беду. Господин комиссар, не трогайте Трудель, она в положении!
— Ба, вам и об этом известно, а говорите, не видели ее два года! Откуда вы это знаете?
— Да я же сказала, господин комиссар, мой муж столкнулся с ней на улице.
— Когда это произошло?
— Несколько недель назад. Господин комиссар, вы обещали мне маленький перерыв. Совсем маленький, прошу вас. Я правда больше не могу.
— Еще минуточку! Сейчас закончим. Кто начал разговор, Трудель или ваш муж, они ведь были в ссоре?
— Они не были в ссоре, господин комиссар!
— Так ведь твой муж запретил ей приходить!
— Трудель вовсе на него не обиделась, она знает моего мужа!
— Где именно они столкнулись?
— По-моему, на Кляйне-Александерштрассе.
— Что твой муж делал на Кляйне-Александерштрассе? Вы же сказали, он всегда ходил только на фабрику и обратно.
— Так оно и есть.
— Что же ему понадобилось на Кляйне-Александерштрассе? Небось открытку подбрасывал, а, госпожа Квангель?