Один в чужом пространстве

Приходько Олег Игоревич

«В конце концов он знает, на каком месте я еду, и найдет меня сам», — подумал я о клиенте и успокоился.

Четвертак — псу под хвост: все равно придется спать, не раздеваясь. Мой Профессор достал из портфеля трико, и я решил покурить перед сном, а заодно предоставить ему возможность переодеться. Положив на столик деньги и билет, отправился в тамбур…

Кожаный Заяц, все так же сидя на ящике для мусора, проводил меня неприветливым взглядом из-под козырька. Ехать возле туалета было, конечно, удовольствием ниже среднего, я ему не завидовал, но так уж устроен этот мир: он — «заяц», я — «волк», каждому свое.

В тамбуре было свежо. Кажется, третью сигарету из

дорогой пачки я мог выкурить спокойно. И все-таки? Вагон укомплектован. Значит, объект моей охраны находится среди пассажиров. Чего он ждет? Почему до сих пор не объявился? Наконец, зачем ему понадобилась охрана: везет ценности?.. опасается покушения?.. Так или иначе, он должен разыскать меня. Если, конечно, у него не изменились планы и не произошла перестановка.

Перестановка?!

Пораженный внезапной догадкой, я забыл о стоимости «Кэмела» и сунул в пепельницу половину недокуренной сигареты. Один вопрос, только один, и все станет на свои места!..

Я постучался в третье купе. Отворила беременная. Увидев меня, она испуганно отступила к столу и прикрыла живот ладонями.

— Що вы хочетэ? — спросила настороженно.

— Да нет, я… вы не пугайтесь, — я не ожидал, что произведу на нее такое впечатление, — я только спросить: вы билет в кассе покупали?

— Ну.

— А когда?

— А що вам трэба?

— Тут, понимаете, какое дело… На этом месте должен был ехать мой товарищ, — нашелся я, — а его нет. Мы вместе должны были ехать.

Мой виноватый тон несколько успокоил ее.

— Мабуть, не поихав, — резонно предположила она. И добавила: — То нэ я, то мий чоловик мэни квыток купыв.

Не забыв пожелать ей спокойной ночи, я вернулся в свое купе. Какого черта я впутываю бедную женщину в свои дела? По возрасту — моя ровесница, кстати, при ближайшем рассмотрении, недурна собой, даже на последнем (как я прикинул на глазок) месяце беременности вовсе не обезображенная своим положением, едет себе рожать к маме в радиоактивный Киев — и пусть едет! Наверняка заботливый «чоловик» купил ей билет у моего клиента, который решил лететь самолетом или вовсе остаться на месте, поверив в астрологические пророчества.

Да пошли они все на фиг, в конце-то концов! Что за идиотские задания: пойди туда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что!

Профессор спал. Я запер дверь купе, разделся и, погасив свет, запрыгнул на свою полку.

«Не думай… не думай… не думай, — застучали колеса, — спи… спи… спи…» Но не думать я не мог…

И, полон сумрачной заботы,Все ходит, ходит он кругом,Толкует громко сам с собою…

Интересно, если задание отменили — должен я возвращать аванс или нет?.. Нет уж, дудки! «Расх. и сут.» — ваши, а остальное мое — в качестве компенсации за моральный ущерб. Постой, постой, Стольник!.. А ведь его действительно отменили. Как же я сразу не сообразил. «Девьятое?.. А вас тут гражданин шукав»… Ну, да! Вовсе это был не клиент, а Квадрат или кто-то из наших. Клиент испугался чего-то и решил не ехать, сдал билет в кассу или продал будущему отцу, потом позвонил в «Волк», Квадрат — мне, но не застал дома — я был на дне рождения у племянника… Он пришел к поезду, когда я стал к ларьку за жратвой, ждал меня до самого отправления, справлялся о пассажире с девятого места у проводника, но так и не дождался — я ведь вскочил почти на ходу в восемнадцатый вагон, и он решил, что меня предупредили ребята.

Вне всякого сомнения, это так и было!

Я скрипнул зубами от досады и сел на постели.

И вдруг, ударя в лоб рукою.Захохотал.

За

каким лешим я еду теперь в этот Киев, голодный и злой, как диплодок?!. Что делать? Интересно, когда будет ближайшая станция? Оттуда еще наверняка ходят электрички… Я спрыгнул с полки, нащупал в темноте кроссовки к, тихонько притворив дверь, чтобы не будить ни в чем не повинного профессopa, отправился к расписанию, висевшему под плексом в начале вагона.

Кожаный Заяц дремал, привалившись к окну и засунув руки в карманы куртки.

Углубившись в расписание, я не сразу заметил, как сзади отворилась дверь второго купе и в коридор вышел Хозяин в тенниске. Он остановился рядом со мной; взявшись за поручень, вгляделся в черное стекло. Москва осталась далеко позади, за окном не было видно ни единого огонька. По расписанию ближайшая станция — через полтора часа, и мне предстояло решить: выйти или, пользуясь случаем, насобирать племяннику киевских каштанов?.. Недолго поразмыслив, я принял твердое решение возвратиться в Москву.

— Ты со мной? — сделав ударение на «ты», не разжимая губ и не поворачивая головы в мою сторону, спросил вдруг Хозяин.

В первую секунду я даже не понял, кому принадлежит этот голос.

— Литвиненко! — воскликнул горячечным шепотом.

— Ну и не суетись, — скосил он на меня глаза. — Иди на свое девятое и отдыхай, — и, не говоря больше ни слова, вернулся в купе.

Я услышал, как щелкнул запор.

5

«Командирские» показывали полночь, и если бы не солнце за окном, я мог бы подумать, что спал не более часа. Прислушиваясь к застывшему механизму, я с тоской прикинул, в какую копеечку влетит мне ремонт по нынешним временам.

Накануне я долго ворочался, прежде чем уснуть. Вначале в перестуке колес мне слышался мотив какого-то шлягера, затем — после короткой остановки поезда — ритм стал умеренным, пришел в соответствие с биением сердца, откуда ни возьмись, послышалась тягучая колыбельная, и я понял, что ухожу в мир грез…

Снилась мне зима. Будто вокруг — зелень, цветут деревья, а с неба сыплет розоватый (должно быть, подкрашенный солнечными лучами) снег. Снежинки ложатся на траву и не тают, а лишь покачиваются на стеблях, колышимых едва уловимым южным ветерком…

Сон ничуть не мешал мне делать весьма трезвые выводы, основанные на опыте и воспоминаниях: вероятно, он был не так глубок, и во власти Морфея находилось лишь тело, в то время как мозг наполовину бодрствовал. Не знаю, что пишет по этому поводу Фрейд, но мама как-то говорила, что зима снится к отпуску, а белый цвет — верный признак усталости. Не успел я подумать о маме, как увидел ее во сне: с большим медным газом для варенья она шла к дымящейся на краю сада плите. Здесь же была и Танька в школьной форме; она подходила к яблоням, срывала плоды, а ветки с остервенением обрубала секачом и швыряла в огонь. У плиты суетился Квадрат; каждый раз, когда мама отворачивалась, он норовил ущипнуть сестру, что доставляло ей видимое удовольствие. В кустах мелькала Мишкина панама, вскоре появился он сам с корзиной румяных яблок и стал бросать их в медный таз, поставленный мамой на огонь, будто в баскетбольную корзину. «Бом!.. бом!.. бом!..» — колоколом доносилось до меня, и больше — ни звука: ни маминых слов, ни смеха сестры, ни ударов секача о деревья… По эту сторону узорчатой решетки буйствовала весна, ни единой снежинки не падало вне огороженной территории, отчего и дом, и сад, и допотопная печь, и люди в безмолвном пространстве казались нарисованными на пасхальной открытке. Мне страстно хотелось туда, к ним, в сказочный уют знакомого подворья, но, повинуясь приказу Квадрата, я не имел права покидать укрытия и лишь наблюдал за происходящим в бинокль.