Один в Океане
Шрифт:
Снова и снова я взбирался на вершины волн и с замиранием сердца всматривался в горизонт, стараясь разобрать, что это — мираж или, наконец-то, мой исчезнувший остров!
Солнце стало светить из-за облаков сверху, прямо мне в лицо. Было около двух часов дня. Неподвижный контур острова теперь был виден из любого положения, мне уже не нужно было дожидаться самой высокой волны, чтобы увидеть его. Он высоко поднимался над горизонтом по обе стороны белой башни кучевых облаков. Я почти не сомневался, что это и есть Сиаргао. «Земля!» — не мог я отказать себе в удовольствии прокричать это чудесное слово и услышал хриплый звук собственного голоса. В эту минуту я чувствовал себя почти победителем.
Дважды в жизни я, заблудившись, оказывался безнадежно далеко от человеческого жилья, практически без шансов найти дорогу, и оба раза мое спасение было похоже на чудо.
Первый раз это случилось, когда по делам, связанным с моей работой, я шел через северную тундру за шестьдесят километров
Наконец, далеко на горизонте я увидел бледно-голубую полоску, которая то появлялась, то исчезала. Она была видна сначала только с самых высоких холмов, и мне пришлось еще долго идти, чтобы убедиться, что это и вправду море.
В тундре стоял полярный день, солнце светило не заходя, и я уже не знал, день сейчас или ночь и сколько времени я иду.
С трудом пробираясь по низине, я чуть не вплотную столкнулся со стадом северных оленей. Я видел их раньше только в зоопарках и не знал теперь, опасаться мне их или нет. Стадо нестройно задвигалось и тут же перестроилось в боевой порядок: в центре его оказался молодняк, его окружили оленихи-матки, а снаружи, охраняя их, эллипсом выстроились самцы-олени. Наклонив головы к земле, они медленно двинулись ко мне. Обойти их я никак не мог и начал отступать, пятясь, затаив дыхание. Так, не увеличивая и не уменьшая расстояния, мы двигались некоторое время. Потом, к моему облегчению, вожаки остановились, постояли немного и вернулись к стаду. На этом мои злоключения не кончились. Я забрел по колено в болото и, осторожно переставляя ноги, пытался нащупать под ногой твердую кочку — и вдруг услышал окрик: «Руки вверх! Документы!» Слева в камышах появились две зеленые пограничные фуражки. Я был так удивлен, что не мог удержаться от идиотского вопроса: «А что вы тут делаете?» До ближайшей границы отсюда, по моим понятиям, было не менее тысячи километров. «Не разговаривать! Документы!» Пограничники были изумлены еще больше, чем я, когда у меня оказался специальный пропуск в эти дикие безлюдные места, выданный властями. Они недоверчиво показали мне направление через болота и озера и еще долго оторопело смотрели вслед.
Когда я, наконец, на следующие сутки входил в Дальние Зеленцы, его жители разглядывали меня так, будто я был инопланетянином. Позже от приютившего меня местного охотника я узнал, каких страшных опасностей избежал, даже не подозревая о них. Оказалось, что я был первым человеком, добравшимся до поселка через тундру.
Второй раз я заблудился зимой на льду озера Байкал, выйдя ненадолго размяться из танка-вездехода, где мы, участники гидрологической экспедиции, сидели, ожидая, пока замерзнет большая трещина-полынья. Километрах в трех-четырех виднелся высокий скалистый берег, покрытый голубым льдом, такой красивый, что мне захотелось рассмотреть его поближе. Я не заметил, как наш танк превратился в черную точку. Внезапно задул ветер, и началась метель. Берег скрылся из виду, я не видел ничего в нескольких метрах. Двухметровой толщины лед подо мной был гладким и прозрачным, на нем не оставалось следов. Чтобы не заблудиться и не замерзнуть, я кружил на одном месте и ждал, пока меня хватятся и начнут искать. Я старался расслышать в шуме метели какие-нибудь сигналы с танка, но ничего не мог разобрать. Гулко трескался лед, многократное эхо прокатывалось, казалось, и снизу, и сверху, и со всех сторон. Среди этих сухих ружейных щелчков и оглушительных пушечных выстрелов были слышны иные, странные, живые звуки, как бы тяжелое уханье, надрывные стоны и протяжный вой. Казалось, что подо льдом ворочались, вздыхали, топали и выли огромные доисторические чудовища. Не успев замереть, эти звуки снова нарастали с наводящей ужас силой. Я начал понимать, как невелики мои шансы на спасение. Никто никогда не отходил так далеко от танка во время экспедиции — все наши сотрудники были местными и хорошо знали, на что способна байкальская погода. Никакой договоренности
Спасло меня чудо, другими словами это не назовешь: метель вдруг разомкнулась узким прямым коридором, ведущим к едва видимой точке-танку. Не веря своим глазам, я быстро пошел по образовавшемуся проходу и вскоре услышал шум работающего двигателя.
К вечеру океан успокоился — кругом, насколько хватало глаз, были видны могучие пологие волны зыби, кое-где на них появлялся невысокий гребень. Я по-прежнему тщательно следил за дыханием. Дышать было легко, я даже мог позволить себе более свободный ритм, без первого пробного вдоха, но поднять маску все же не решался.
Солнце выглянуло из-за облаков в последний раз, будто попрощаться со мной, и скрылось. Небо заполыхало всеми цветами радуги, краски сменяли друг друга прямо па глазах. В несколько минут облака из огненно-красных стали оранжевыми, потом сиреневыми и густо-фиолетовыми. Стало быстро темнеть. Наконец тьма и тишина опустились на океан.
Наступила моя вторая ночь в океане.
Незаметно зажглись звезды. На западе, там, где должен был находиться мой таинственный остров, я увидел множество огней. Они мерцали на уровне горизонта и гораздо выше над ним — это, наверное, были маленькие деревушки по склонам гор.
После суток плавания я не чувствовал ни усталости, ни болезненных ощущений. Мое дыхание было глубоким и ритмичным, плылось легко, меня не мучили ни жажда, ни голод. Видимый мир замкнулся на вершинах ближайших волн. Я как бы растворился в них и все движения бессознательно делал так, чтобы слиться с их шумом и не тревожить океан понапрасну.
Океан дышал как живое, родное, доброе существо, его равномерное, теплое дыхание было густо насыщено ароматными запахами. Иногда на склоне черных холмов дождем осыпались какие-то огоньки и тут же уносились вверх, в небо. Вода касалась кожи незаметно, ласково — было даже как-то уютно. Если бы не сознание того, что я человек и должен куда-то плыть, я был бы, наверное, почти счастлив. Я инстинктивно старался не думать о том, чего не мог себе позволить в данный момент. Ясно, я хочу того и этого, но у меня ведь нет этого сейчас, а этот миг — вечность в моей жизни, почему я должен испортить его мыслями о невозможном?
Я медленно парил на границе двух миров. Днем океан казался стихией, вызванной к жизни ветром, и только ночью, когда ветер стих, я увидел его настоящую, самостоятельную жизнь.
Стоило наклонить голову к воде, и взгляду открывался фантастический фосфоресцирующий мир.
Подо мной был крутой склон двухтысячеметровой Филиппинской впадины, одной из самых глубоких в мире. Мне было видно в глубину примерно метров на сто.
Я видел, как внизу мигают далекие и близкие звезды, летят какие-то светящиеся стрелы, как проносятся загадочные торпеды, оставляя дымящийся световой след. Я видел вспышки взрывов и победные фейерверки, огни городов и селений, дымовые завесы и извержения вулканов. Вглядываясь в глубину, я открыл для себя захватывающее дух ощущение полета над бездной. Я зависал над ней, вглядываясь в россыпь огней, сверкающих внизу, чувствуя себя как бы парящим в невесомости над бесчисленными огнями ночного города. Стоило перевести взгляд на другое скопление, лежащее ниже, как возникал волшебный эффект снижения высоты полета. Так я медленно спускался по этим огненным уступам глубоко вниз, сердце начинало колотиться от страха — и я взлетал к поверхности, но меня тут же тянуло снова заглянуть в пропасть, над которой я висел. Порой огни подо мной исчезали внезапно — тогда я срывался вниз и падал, замирая, пока не хватался взглядом за вспышку света как за опору. Я боялся слишком долго засматриваться в глубину — мне могло показаться Бог знает что.
Когда-то я читал рассказы моряков и потерпевших кораблекрушение о том, как в такие звездные ночи всплывают на поверхность гигантские морские чудовища, выходят на охоту огромные акулы, десятиметровые скаты-манты выпрыгивают из воды во весь свой рост, как заводят ночное сражение исполины-кашалоты и кальмары и неизвестно отчего вода вокруг начинает бурлить и засасывает в бездонную черную воронку все, что находится поблизости.
С тихим ужасом и жгучим любопытством я ожидал, что вот-вот увижу что-нибудь подобное.
В первую ночь опрокидывающиеся гребни волн вызывали свечение всей водной поверхности, но теперь, когда океан затих, каждое мое движение сопровождалось голубоватым языком пламени, и было похоже, что я горел на медленном огне, а за ластами тянулся сверкающий след, словно шлейф бального платья. Я попробовал грести, погрузив руки в воду, но и там искры, не угасая, обтекали плечи, локти и кисти. Свечение прекращалось только когда я совсем не двигался, а ведь мне надо было плыть… Разумеется, я был виден из глубины, как на ладони. Мне ничего не оставалось, как плыть, не обращая на это внимания и сохраняя спокойствие, насколько возможно. Пусть акулы думают, что я тоже здесь живу. В конце концов, это моя единственная защита.