Один в поле воин
Шрифт:
– Пистолет пока не найден, но у меня нет сомнений, что он был с глушителем, а у Васильчиковых, их соседей, вчера был большой праздник. Шумели, патефон играл, песни пели. Так что, если пистолет был с глушителем, то соседи из рядом стоящих домов могли и не услышать.
– С глушителем? Оружие диверсантов и шпионов. Ты чего скривился, Николай?
– Есть кое-какие мысли, Кузьма Антонович. Не думаю, что они вам понравятся.
Хозяин кабинета насторожился:
– Начинаю догадываться. Да что там уже! Выкладывай.
– Дело в том, что Дмитрия Митина, по кличке Школьник, Слепень отправил…
– Погоди! А Слепня взяли?!
– Опоздали. Среди воров уже слух прошел, что его нет в Москве. Так я продолжу?
– Давай!
– Слепцов отправил его следить за мальчишкой-американцем, чтобы знать, куда тот пойдет в течение дня, – при этих словах начальник следственного
– Пистолет с глушителем, фальшивые документы, непонятные убийства, а при всем при этом еще и американец. Просто здорово! Ты думаешь, что это как-то связано?
– У меня хороший приятель есть. Коля Зимин, так он недавно одно дело вел и рассказал, что в нем были замешаны Резаный и Слепень. Так там тоже произошло убийство в мастерской художника, а в качестве свидетелей проходили американцы, а среди них этот паренек. Вам ничего это не говорит?
– Говорит. Очень даже говорит! – Кузьма Антонович помолчал, потом задумчиво сказал: – Может, так даже лучше будет. Пусть госбезопасность забирает это дело, а мы…
Начальник отдела неожиданно вспомнил, что завтра выходной. Если прямо сейчас передать их соображения в ГБ, то выходного дня им не видать как своих ушей, а он и так две недели внуков не видел. Такие мысли ходили и в голове у Варенцова, у которого на воскресенье намечалось свидание с девушкой. Начальник правильно понял умоляющий взгляд капитана и решительно сказал:
– Товарищ Варенцов, у вас кроме показаний Митина на руках еще что-то есть?
– Никак нет. Так как дело в производстве только сутки, то еще идут оперативно-следственные мероприятия, а акты экспертизы мне обещали только в понедельник, после обеда. А сегодня у меня по плану только опознание нашего душегуба. Оформлю документы, заберу Митина, и поедем в морг.
– Значит, сделаем так, Коля. Сегодня ты должен окончательно определиться с опознанием изверга, а в понедельник, прямо с утра, принесешь мне свои соображения, и тогда с учетом вновь открывшихся обстоятельств мы их рассмотрим, после чего передадим в госбезопасность. Тебе все понятно?
– Еще как понятно, Кузьма Антонович, – улыбнулся краешками губ Варенцов и вскочил со стула. – Разрешите идти?
– Иди, – усмехнулся начальник следственного отдела, видя уже неприкрытую радость на лице своего подчиненного.
Когда я ехал в Союз, то ожидал ощутить родное, щемящее чувство от встречи с родиной. Некоторое сходство, наверно, можно было найти в первом свидании с девушкой, с которой познакомился по переписке. В твоей голове невольно составляется образ, который ты с каждым полученным письмом дополняешь деталями, а при личной встрече со своей избранницей вдруг неожиданно ощущаешь глубокое разочарование. Так случилось и со мной. Америка для меня осталась такой же чужой, как и те страны, в которых раньше бывал во время служебных командировок. Отрицать не буду, я многого добился, при этом сумел сыграть совсем непростую для меня роль пятнадцатилетнего мальчишки, но главным для меня стало то, что я сумел сжиться с этим временем. Теперь я ожидал ощутить пусть не совсем то чувство, которое испытывал каждый раз, возвращаясь из очередной командировки, но хотя бы похожее на него, вот только не случилось воссоединения заблудшей души с матерью-родиной. Даже хуже того, вместо этого вернулось уже забытое чувство чужака, как тогда, когда впервые оказался в чужом для меня времени. Немалую роль здесь, наверно, сыграла разница уровней жизни в СССР и Америке, а также особое отношение советских людей к иностранцам, а значит, и ко мне.
Экскурсии по Москве были построены таким образом, чтобы показать иностранцам, как хорошо живет в родной стране советский народ. Нас водили смотреть на сталинские высотки, в музей Ленина, метро, на ВДНХ, рассказывали о достижениях в области промышленности и сельского хозяйства, причем все эти рассказы были политически и идеологически выдержанны.
Подумав, я решил сделать еще одну попытку исправить положение и окунуться в московскую жизнь, походить по улицам, посмотреть, как отдыхают советские люди, тем более что завтра было воскресенье.
Выйдя из метро «Парк Горького», сразу отправился в сторону катка. Несмотря на то, что стоял крепкий морозец, а часы показывали только начало одиннадцатого утра, людей в парке было уже много. Маленькие дети бегали, играли в снежки, под надзором родителей или дедушек с бабушками.
Лыжники наматывали круги по проложенной лыжной трассе. Прямо передо мной неторопливо прогуливались две пары пожилых людей, негромко переговариваясь между собой. Один из
Снег, на деревьях и сугробах, переливался и искрился под солнечными лучами, словно рассыпанная повсюду бриллиантовая пыль. Несмотря на то что я был тепло одет, все равно невольно поежился, когда вдруг пронесся резкий порыв ветра. Перед тем как выйти из гостиницы, я послушал прогноз погоды, где пообещали солнце и четырнадцать градусов мороза.
Я шел, смотря по сторонам, без всякой цели. Когда меня обогнала шумная и веселая группа школьников с коньками, переброшенными через плечо, я автоматически прибавил шаг. Увидев толпившихся в одном месте людей, подошел и, к своему немалому удивлению, увидел лоток с букинистической литературой. Продавец, мужчина непонятного возраста, стоял в длинном, не по росту, поношенном габардиновом пальто, в подшитых валенках и в шапке-ушанке. Его горло и нижнюю часть лица закрывал толстый шарф домашней вязки. Но носу сидели круглые очки. Перед ним на раскладном фанерном столике лежали потрепанные, уже походившие по рукам книги. Быстро пробежал их глазами, автоматически фиксируя названия и годы выпуска ближайших ко мне книг: «Ваня – красный пастушок», 1934, «Тимур и его команда», 1944, «Книга кройки и шитья», 1940. Самой свежей по году выпуска была научно-популярная книжка – брошюра «Как бороться с насекомыми – вредителями огородов», 1947 года. Бросив последний взгляд, зацепил глазом еще две книги, «Аппарат Джона Инглиса», Детгиз, 1944, и «Рассказы об Америке», 1939 года выпуска, после чего пошел дальше. Если за мной сейчас наблюдали, то могли только отметить рассеянный взгляд молодого американца, пробежавший по обложкам. Обходя каток, наткнулся на буфет с бутербродами и горячим чаем, у которого, весело шумя, толпился народ. Пару минут наблюдал за компанией из четырех молодых людей, двух девушек и двух парней. Один из молодых мужчин только отошел от прилавка, держа в руках четыре стакана парящего чая, стоявших в подстаканниках. Подойдя к компании, отдал два стакана своему приятелю, а девушки тем временем развернули пакет, из которого достали бутерброды. С явным удовольствием стали есть, осторожно прихлебывая горячий чай, при этом довольно оживленно разговаривали. Вот один из парней пошутил, и вся компания весело и громко засмеялась.
«Хотел бы я быть на месте одного из этих парней?» – спросил я сам себя, но вопрос так и повис, не получив ответа.
Отвернувшись, пошел дальше, бросая взгляды по сторонам. Стоило мне услышать доносившийся откуда-то слева скрежещущий звук, повернул голову. В двадцати метрах стояла фанерная будка с окошком, стилизованная под сказочную избушку, рядом с которой стояли в очереди три человека, держа в руках коньки. На избушке висела вывеска: «Заточка коньков». Метрах в тридцати от точильщика расположились две продавщицы пирожков, стоявшие рядом с большими металлическими баками, обмотанными для сохранения тепла старыми стегаными одеялами. Из щели, под неплотно закрытой крышкой одного из баков, клубилась тонкая струйка пара. Окруженные людьми, они только и успевали отсчитывать сдачу и заворачивать в бумагу горячую продукцию. Отсчитывая монетки, люди покупали горячие пирожки и почти сразу начинали их есть, а закончив, вытирали пальцы выданными вместо салфеток квадратиками плотной канцелярской бумаги. Только подумал о том, чтобы попробовать пирожок, как из черных рупоров вместо музыки духового оркестра начала литься песня:
Белым снегом вся Москва запушена. Ярким светом гладь катков озарена. В ясном небе, синем небе золотые огоньки. Серебром сверкают, режут лёд коньки…«Легкие, простые слова. Звонкий и чистый голос певицы».
Песня мне понравилась, и только дослушав до конца, я пошел дальше.
Выйдя на центральную аллею, пошел среди прогуливающихся людей и мимо стендов, которые призывали к занятиям и тренировкам в различных видах спорта. Спустя какое-то время снова свернул к катку, только подойдя с другой стороны. Подойдя к краю льда, стал смотреть на катающийся народ. Детвора каталась на «снегурках», примотанных к ботинкам или валенкам, толкаясь и падая, после чего, смеясь, вставали и снова пытались скользить по льду. Молодые люди выписывали вензеля, кружились парами, но временами вели себя не лучше детей, начинали толкаться и гоняться весело и азартно друг за другом. Люди постарше, одиночки и пары, степенно наматывали круги.