Одиночество-12
Шрифт:
– Я вчера у нее был.
– Да? – он ничуть не удивился. – В котором часу?
– Днем. Между двенадцатью и двумя. Можно воды?
– Конечно. (Он протянул мне стакан). А что вы делали?
– Говорили. Я спрашивал отчего умер Химик. То-есть Илья. Что она думает…
– И что она ответила?
«Стоп!», – сказало что-то во мне ясным и чистым голосом. «Стоп!» Я вздрогнул и решил прислушаться.
– Да так… Что она сама ничего не понимает. У вас можно курить?
– Курите.
Я решил попытаться использовать сигарету как тайм аут и сосредоточиться.
Жизнь на глазах выходила из под контроля. Такая хорошая спокойная московская жизнь. С работой и тусовками, романами и кинотеатрами, книгами и футболом. К концу сигареты мне стало окончательно страшно и захотелось рассказать кому угодно, хоть Писателю, хоть Председателю ФСБ, хоть Антону с Мотей обо всем, что происходит. Снять с себя ответственность за все это. Переложить на кого-то еще.
Зачем я связался с ФФ? Зачем подписал эту дурацкую бумажку? Зачем потом забил на подпись?
Fuck, fuck, fuck. И что мне теперь делать? Бежать к ФФ и требовать объяснений? Рассказать все органам? Позвонить Маше и наорать на нее за дурацкий скептицизм?
Сигарета кончилась. И уж не знаю зачем, наверно просто так, чтобы еще потянуть время, я как-то жалобно сказал:
– Давайте поедем к ним на квартиру. Посмотрим что там?
– Да были мы там. Ничего интересного. К тому же если экспертиза подтвердит самоубийство, то вообще вопросов нет. Депрессия. Да и из записки следует, что она немного не в себе.
– А что в записке?
– В принципе, вам это показывать нельзя. Но ладно. Вот.
«Жизнь имеет разные формы. Смерти нет. Я ухожу к Илье. Я ему там нужнее, чем здесь. Дорогие родители, простите, если можете. Прошу не искать виноватых в моей смерти прямо или косвенно. Цианистый калий в капсулах приготовил мой муж собственноручно.
PS. Извинитесь, пожалуйста, за меня перед соседкой».
Соседкой… «Родителей жалко до слез» – подумал я. Но вслух сказал совершенно другое.
– Не так уж она и не в себе. Беспокоится, чтоб никто не пострадал из-за яда.
– Это да. А начало записки?
– Поехали а? – попросил я уже совсем жалобно. Голова у меня возвращалась в норму.
– Ну, поехали. Подождите, я тогда печать возьму. Квартира-то опечатана.
Мы вошли в квартиру. Я уже знал, на что хочу смотреть. Я включил компьютер. И чертыхнулся. Жесткий диск был отформатирован. Лиля оказалась аккуратной девушкой. Я полез в стол. Писатель наблюдал за мной молча. В столе была куча дискет, кассет, фотографий, сломанных часов, калькуляторов, ручек, карандашей, брелков и всякой дряни. Ничего интересного.
«От нас для археологов останется гораздо больше предметов чем от египтян, – подумал я. – У них все было деревянное
Мой взгляд упал на лампу, стоящую на полу.
Я подошел к аудио-системе и посмотрел, что в ней. Чезарии Эворы там уже не было. Зато был Johann Sebastian Bach. Famous Organ Works.
– Надо найти ампулу калипсола и шприц, – сказал я. – Тогда кое-что прояснится.
– Что? – удивился Писатель.
Но приступил к поискам вместе со мной. Я проверил под постелью и в ванной.
Через минуту из кухни вошел Писатель, глядя на меня как доктор Уотсон на Шерлока Холмса. В руках у него была салфетка, а в ней пустая ампула от калипсола и маленький шприц.
– Есть, – сказал он. – Нашел в помойке на кухне. Как вы догадались?
– Она сказала мне, что употребляет калипсол. Такой редкий наркотик.
– Что это дает следствию? Это все-таки самоубийство?
– Да. Она сначала укололась калипсолом, потом легла в постель, включила нижний свет и музыку. Когда калипсол начал действовать, съела капсулу с цианистым калием. Минут через пять капсула растворилась. Вот и все.
Я попрощался с Писателем, решив, что слова больше лишнего никому не скажу. Объяснил, что находка шприца и пузырька подтверждает версию о самоубийстве на 100 %, что депрессия – явная и очевидная причина, и что я в любое время дня и ночи готов с ним встречаться на эту, да и на любую другую тему.
Я позвонил Антону в офис и сказал, что Лиля умерла и что я сейчас к нему приеду. У меня был такой голос, что он не задал ни одного вопроса. Сказал, что Моте он позвонит и чтобы я сразу шел в кафе прямо напротив его офиса, намекнув, что в кабинете вести разговоры неумно.
Я вошел в кафе. Матвей и Антон сидели друг напротив друга. Глаза у Антона были темные. Спина у Моти – сгорблена. Вместо «здрасьте» он обратился ко мне, не обращая внимания на официантку.
– Ты уверен, что это твой ФФ?
– Как сказать… И не мой он, в общем…
– Давай мне его мобильник.
– Подожди, Мотя, подожди…
Я в легком испуге посмотрел на Антона. Антон сидел совершенно невозмутимо, как будто дело его не касалось. Я пожал плечами и продиктовал номер телефона ФФ. Мотя немедленно стал кому-то звонить.
– Постой!
Наконец-то Антон вмешался. Вторым, после женщин увлечением Моти были разборки. С ним было опасно ходить в бары и ночные клубы. Любой косой взгляд в свою сторону Мотя воспринимал как личное оскорбление и бил обидчика в челюсть не задумываясь. Один раз, когда охрана закрытого клуба «Инфант Террибль» решила его не пустить, под тем предлогом, что клубной карточки у него с собой нет, а списке гостей он не значится, Мотю переклинило. Он спокойно сказал охраннику: «Это не наш список. Наш список – список Шиндлера».