Одиночество-12

Ревазов Арсен

3) Он знает об этом и мог бы что-нибудь сделать, но это его совершенно не волнует.

Постепенно разговор перешел от Лактанция к современной философии. Ворон предложил нам высказаться определенно: какое направление – континентальное или англо-саксонское нам импонирует больше. Мы сначала затруднились с ответом, но я быстро и находчиво сказал, что континентальная философия – это все что угодно, только не философия и, судя по взгляду Ворона, получил отметку 10 из 10 возможных.

Ворон попытался поговорить с нами о деконструктивизме, об эпистемологии, точнее о когнитивистике, о логическом атомизме раннего Витгенштейна и логическом позитивизме Карла Гемпеля.

Когда разговор коснулся acte gratuit

я стал д'Артаньяном, который в сходных обстоятельствах почувствовал, что тупеет. Кажется, Ворон это понял. К этому времени ужин был закончен. Поэтому хозяин повел нас в сигарную комнату смотреть свою коллекцию.

Оказалось, что Ворон не только философ, но и меломан. Он коллекционирует патефонные и граммофонные пластинки.

Он ставил нам слушать Варю Панину («послушайте какой божественный голос»), Петра Лещенко («это очень редкие записи, сами понимаете, – эмиграция»), Вадима Козина («страшная судьба у всех русских гениев»), и, конечно, шлягеры царской и советской России – от «На сопках Маньчжурии», недалеко от которых мы сейчас находились, до «Рио-Риты».

Я понял, что в те времена записывалось как минимум по одному, а то и по два-три классных хита в год. Значит, как я и предполагал – музыка была всегда. Я начал понимать преимущества живого звучания над цифровым. Звук из граммофона, действительно, натуральней чем из CD плейера. Он не испорчен микросхемами и оцифровкой.

Затем мы плавно перешли к делу. Ворон повел себя по-джентельменски. Когда он заметил, что о некоторых деталях мне не хочется говорить, расспросы прекратились. Он обещал помочь. Сказал, чтобы завтра в том же баре, куда меня привез правильный таксист, я оставил наши фотографии и те новые имена, которые мы сочтем достойными нас. (Я прикинул, что если отнестись к вопросу о новых именах серьезно, то задача покажется малоразрешимой). Паспорта с визами в Японию будут готовы через несколько дней.

На вопрос, что мы за это будем должны, он благородно улыбнулся и сказал, что ему редко приходиться встречать в этой глубинке таких замечательных молодых людей и что поэтому брать с нас какие бы то ни было деньги он считает зазорным. Тем более, что я друг его сына.

Он знал про мою историю с Фонарем и попросил показать ему Звездочку. Не смотря на всю сдержанность крестного отца видно было, что он потрясен ее видом. Выражение «загорелись глаза» в его случае следовало понимать буквально. Немедленно спросил, не хотим ли мы ее продать. Я сказал, что пока нет.

– Я дам за нее пятнадцать тысяч. Прямо сейчас! Соглашайтесь! А то ведь передумаю…

Я посмотрел на Машу. Маша чуть повела головой. Я вежливо отказался и было видно, что он расстроен. Я тоже расстроился, потому отказывать ему мне было очень неудобно. Но Звездочка явно стоила дороже, да и деньги нам пока были не особенно нужны. У нас оставалось еще около одиннадцати тысяч своих.

Мы начали прощаться. Ворон предложил нам переночевать у него, но у нас не было с собой никаких вещей, поэтому мы отказались. Ворон не захотел отпускать нас с пустыми руками и подарил нам, точнее Маше, патефонную пластинку. Мы отказывались, как могли, но он настоял,

– Когда-нибудь, – сказал он, вы обязательно купите себе патефон или граммофон, а первая пластинка у вас уже будет. От меня. Это очень редкая вещь. Американская. Я взял пластинку в руки. Тяжелая. Бордовый лейбл. На нем крупно полукругом написано Columbia. Внизу совсем мелко: Petr Leschshenko. Oh, these black eyes.

Ворон ее поставил:

Ах эти черные глазаМеня пленили,Их позабыть нигде нельзя,ОниГорят

передо мной.Ах эти черные глазаМеня любили,Куда же скрылись вы теперь,Кто близок вам другой?

* * *

Мы еще раз очень тепло попрощались. Хозяин проводил нас до машины. Мы сели в уже знакомый нам Мерседес с толстыми стеклами и поехали, рассуждая о том, что жизнь и вправду налаживается.

Я прикидывал не купить ли патефон прямо во Владивостоке. На искреннее и глубокое удивление Маши, я объяснил что хочу еще раз послушать Лещенко. К патефонному увлечению Маша отнеслась скептически:

– Любишь ты старье всякое. Покупать патефон ради одной пластинки?

– Дорогая! Плохой старой музыки не бывает. Бывает только плохая молодая. Если старая дожила до нашего времени – можно быть уверенным: эта музыка – великолепна.

– Вопрос не в этом. Вопрос в том, сколько раз можно эту великолепную музыку слушать?

– А сколько раз можно спать с одной и той же женщиной?

Маша вздохнула и начала говорить, что нам нужен самоучитель японского языка, потому что в Японии плохо говорят по-английски. В это время Мерседес сказал «хрю-хрю-пшш» и остановился.

– Что случилось? – спросил я.

– Коробка. О Господи! Ну вот сколько раз я говорил? Пора ее менять.

– А сколько она прошла?

– Да сколько бы ни прошла. Пора, и все! Но вы не волнуйтесь. До города несколько километров. Я вас сейчас пересажу на такси или на частника. Вы уж извините, что так получилось. Ах ты, Господи! Неудобно-то как!

– Да ничего страшного. Бывает.

Через минуту рядом с нами остановился Ниссан с неизменным правым рулем. Мы попрощались и переместились в Ниссан.

– Платить не надо, – крикнул наш старый шофер на прощанье, – я уже расплатился!

Когда меняешь шестисотый Мерседес на занюханный Ниссан, естественно, немного расстраиваешься. Даже если обе машины – не твои. Мы тронулись с места и сразу почувствовали разницу. Машина была старой, раздолбанной, жесткой и шумной.

Поскольку огни города не появлялись уже минут десять, я поинтересовался у нового шофера, понял ли он, куда нас везти. Шофер хмыкнул, осмотрелся и затормозил. Я тоже осмотрелся и понял, что мы на другой дороге. Гораздо более узкой. Где-то между сопками. Внутри у меня похолодело. Тревожная Boat on the River, которую крутило местное радио, создавало чувство неожиданного и уверенного падения под откос.

Oh the river is wideThe river it touches my life like the waves on the sandAnd all roads lead to Tranquillity BaseWhere the frown on my face disappearsAnd I won't cry out anymore. [83]

Маша рефлекторно взяла меня за руку. Шофер выпрыгнул из машины и открыл мою заднюю дверь (я сидел за ним). В руках у него было помповое ружье, которое я до этого видел только в боевиках. Он передернул подствольный затвор, что сопровождалось крайне убедительным сочным звуком. Затем нам в глаза хлынул сноп света из большого желтого охотничьего фонаря.

83

О, эта река – широка. Она касается моей жизни, как песчаных волн. И все дороги ведут в Базу Успокоения, где хмурость исчезнет с моего лица. И я никогда больше не закричу. (англ.)