Одиночество героя
Шрифт:
Пока рыскал по округе, таясь, по-пластунски, вспомнив внезапно джунгли Индонезии, все казалось, кто-то за ним крадется по пятам, то ли пес, то ли дьявол, — светлое, перетекающее пятно во мгле. Наконец бессильная ярость Валерика достигла предела.
— Трус поганый! — завыл, он, выпрямляясь в рост. — Что же ты прячешься, сука? Покажись, если ты воин!
В ответ явилось будто маленькое чудо. Поляна наполнилась голубоватым мерцанием, и прямо посередине, словно выткался из воздуха, возник улыбающийся ублюдок.
—
Валерик мгновенно успокоился. Гармония мира восстановилась: теперь жребий решит, кому остаться в живых, а кому околеть. Жребий по имени судьба.
— Какой же ты воин? — продолжал Климов, подойдя ближе. — У тебя карабин, а у меня — голые руки. Получается, обыкновенный убийца.
Валерик с удивлением обнаружил, что действительно, пока лазил по кустам, обдирался об сыру землю, не потерял заветное ружьишко. Инстинкт! С размаху отшвырнул железку в кусты.
— Крепко, — одобрил Климов. — Не ожидал. Валерик радовался близкой развязке. Поскорее бы вернуться к малолетке Лике и рассказать, как горек порой путь победителя. Спросил у Климова:
— Откуда свет, не пойму? Луны нет, а светит. Что такое?
— Лес полон тайн, — глубокомысленно ответил Климов.
Время уловок миновало, схватки уже не избежать. Миновало и время слов.
Ритуальная серия обманных движений — и Валерик первым нанес удар, вкрадчивый, осведомительный, но Климов неожиданно вошел в клинч. Валерик мысленно ему зааплодировал. Оказывается, так хорошо, забыв боевую науку, приемы и тонкости, позволяющие растягивать экстаз боя, обняться посреди леса и выдавить из врага жизнь, как сливают масло из прохудившегося бачка. Капля по капле, через раздувшиеся от напряжения клетки уходит сознание, неслышно всхлипывает душа, почуяв непоправимое расставание. Четыре налитых сталью руки уверенно совершали страшную работу, и земля не выдержала тяжести, просела под ними, оба погрузились в нее по щиколотку. Может быть, века протекли мимо.
— Отдохнем? — неожиданно предложил Валерик.
— Зачем же? — удивился Климов. — Совсем немного осталось.
— Ты думаешь?.. — Валерик внезапно освободил левую руку и, описав конус, со страшной силой вонзил большой палец Климову в ухо. Коварный прием, сатуна-рама: поиск смысла там, где его нет. Климов преодолел лютую вспышку боли и использовал преимущество «лишней» руки. Шейные позвонки Валерика слабо хрустнули.
— Еще немного, — повторил Климов, — и ты сдохнешь.
Их тела соприкасались, но они не» видели друг друга. Перед очами Валерика проплыла вдруг солнечная долина и старец в белых одеждах, бредущий по ней. Кто это? Неужто Гаврила? Старец призывно помахал.
— Глюки, — услышал он голос Климова. — Прекрасные предсмертные глюки. Потерпи чуток.
— Никогда, — возразил Валерик, — и
Но он чувствовал, что это неправда, потому что увяз в земле уже по колени, и свирепый враг давил сверху.
— Наркотики, — сказал Климов. — Слишком долго их нюхал, поэтому ослабел.
— Врешь! — Валерик разжал обе руки и хотел уцепиться за ветки, чтобы вытянуть себя наверх, но лес черной плитой обрушился на его бедную голову…
Опамятовался Валерик, но чудилось ему, что продолжается небыль. Он вроде сидел в джипе, скользящем по ночному шоссе, а баранку крутил давешний деревенский мужик по имени Федор.
Валерик некоторое время молча к нему приглядывался.
— Ты, что ли, Федор? Или мираж?
Водила склонил русую голову, расплылся в улыбке:
— Я и есть, ваше благородие. Никакой не мираж. Все в реальности.
— Куда же мы едем с тобой?
— До Марфино велено подбросить. Там уж сами дальше доберетесь.
— Кем велено? Лесовиком, что ли? Федор счастливо заухал:
— Кем же еще! Им самым… С вас, барин, бутылка причитается, если изволите помнить.
Валерик укрепился потверже на сиденье, заново обретая в себе каждую уцелевшую кровинку.
— Чего же твой лесовик меня не добил? Водила сделался серьезным:
— Чего не знаю, того не знаю… Какое наше дело. Мы мужики деревенские, выпить, закусить — не боле того. Кто кого убить должен, нас не касается.
Валерик прикрыл глаза. Все же не верилось, что это — явь. Зловещая пустота внутри, словно в брошенном доме. Ни ясности, ни обиды, ни боли, ни тоски. Лишь тоненькая жилка трепещет у виска: малолетка Лика. Надо к ней добраться. Она ждет. Она голая. Она примет и утешит…
В тот же час в лесной сторожке собрались под лампой за чайным столом Климов и Витя Старцев. Климов успел умыться, замазал йодом распухшее правое ухо, отчего оно засветилось, как вторая лампа. Вид у него благодушный. Юноша, напротив, казался озабоченным.
— Не пойму, — спросил в глубоком раздумье. — Почему вы его пощадили? Непохоже на вас, Михаил Федорович.
Климов бросил кусок хлеба псу, и тот поймал его на лету, лязгнув челюстями, как капканом.
— Тут вопрос деликатный, Витюня. Того злодея, который к нам наведался, больше нет. Он на поляне сгнил в собственном дерьме. А тот, кто уцелел, уже другой человек. Не знаю, поймешь ли?
— Чего тут понимать. Через превращение всякая живая душа проходит… Но как вы сами-то с этим живете. Тяжко ведь приговоры выносить да их же исполнять. Подумать страшно.
— Ты и не думай, — сказал Климов. — Допивай чай, спать ляжем. Утро вечера мудренее.
— И то верно, — согласился мальчик.
Климов проспал двое суток подряд, будто ухнул с головой в темную воду.
Во сне он обрел наконец долгожданный покой.