Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Ласкин Семен Борисович

Таково свойство талантливого человека – он всегда больше самого себя.

Ничего не остается, как поблагодарить судьбу за эту дружбу. Сказать уже самому себе: «Да, старик, тебе повезло как надо».

Почему отец не связался с Аксеновым? Риторический вопрос. Тот, кто прошел через это время, вряд ли его осудит. Может, даже посочувствует – ведь разлука далась ему трудно. Душа, как он пишет, болела (запись от 18.4.80). Еще и еще раз он пытался разобраться: об этом свидетельствуют хотя бы разговоры со Ст. Рассадиным [5] (запись от 19.10.81).

5

Рассадин С. Б. (1935–2012) –

критик, литературовед, автор книг о Сухово-Кобылине (1989), драматургии Пушкина (2006), Фонвизине (2008) и многих других. Жил в Москве.

Затем была встреча в Москве (запись от 24.11.89). Очень хотелось поговорить, но как? Появление Аксенова было шумным, людей вокруг него собиралось множество, отец и двое их общих друзей чувствовали себя статистами на этом «празднике возвращения». Впрочем, отец скорее радуется: ему кажется, что пропасть, девять лет их разделявшая, наконец преодолена.

Вот откуда эта легкость. Кажется, он освободился от того, что его тяготило. Теперь у него нет претензий и сетований. Есть лишь благодарность за то, что приятель был и будет.

Еще раз имя однокурсника возникает в связи с возможной поездкой в Америку. Разговаривая с Александром Межировым [6] , отец вновь пребывает в смятении. Собеседник обвиняет его приятеля в «гапоновщине», а он думает о том, что тот «Вася», которого он знал и любил, «был щедрый и очень добрый».

Можно догадаться и о мыслях Василия Павловича. Как рассказывает Межиров, тот попросил его прочесть «Артиллерия бьет по своим». Ссориться не стал, но дал понять, что ситуация хорошо знакомая. Много лет назад сам поэт ее описал (запись от 18.6.91).

6

Межиров А. П. (1923–2009) – поэт, переводчик. Жил в Москве, с 1992 г. – в США.

О дальнейшем дневник умалчивает. Возможно, потому, что не было ничего заслуживающего внимания. Два-три телефонных звонка во время аксеновских приездов в Москву, обещание непременно встретиться… Когда в двухтысячном году Василий Павлович приезжал в Петербург, отец после операции на мозге уже почти не вставал. Аксенову об этом рассказали; говорят, он грустно кивал, разводил руками, но нам не звонил.

Отчего кончается дружба? Сюжет почти аксеновский. Возможно даже, для их поколения основной. И, конечно, главный для его поздней прозы. Сколько раз он описывал эту перемену! Сперва – огонь и воодушевление, а потом угасание. Сначала – романтическое «мы», а затем скептическое «они».

Теперь по праву свидетеля – мои «пять копеек» в дополнение. Тем более что появление Аксенова в нашей коммуналке на Ракова, а потом в отдельной квартире на Большеохтинском проспекте было событием и для меня. Особенно впечатляла простота общения. Сколько бы мне ни было лет – пять или двадцать, – он всегда по телефону представлялся: «Вася». Меня это очень грело: казалось, я не сын друзей, а тоже друг.

Конечно, это шестидесятническое. Поколение Аксенова презирало иерархию. С их точки зрения, не было ни старых, ни юных, а были «свои». «Старик» – обращались они друг к другу, и это значило то же, что «чувак». Формулы говорили не о возрасте, а о существовании сообщества, в котором все чувствуют себя одинаково комфортно.

Когда Аксенов писал письма или подписывал книжки, он на первое место ставил мою мать, на второе – меня, а на третье – отца. Несколько раз первым оказывался я… К тому же мне позволялось

не только присутствовать при взрослых разговорах, но посильно в них участвовать.

Помню, как-то мы завтракали, Василий Павлович рассказывал о поездке в Америку, отец, еще до Штатов не добравшийся, удивлялся. Как мне теперь понятно, главный вопрос задал я. Вернее, вопрос был обычный: «Что вам больше всего понравилось?» – а он очень серьезно ответил:

– Ты понимаешь, это такая страна, в которой можно прожить целую жизнь – и ни разу не соприкоснуться с государством.

Фраза запала, хотя ее глубину я понял значительно позже. Когда же ее осознал, то вспоминал чуть ли не ежедневно. Уж очень бурная жизнь началась в нашем отечестве.

Раз мне довелось находиться рядом, то надлежит кое-что прокомментировать.

Я уже упоминал врача Фридриха Скаковского, о котором в этой главе говорится в записях от 13.10.70, 29.6.80 и 24.11.89 и еще много раз в дальнейшем. Это один из самых одаренных друзей юности Аксенова и отца. Темные глаза всегда горели, жестикуляция была немного преувеличенной… Однажды Фред – кажется, впервые в жизни – написал рассказ. Перепечатывать не стал, а прочел с блокнотных листочков. Приятели изумились и взволновались. От предложения отдать текст в журнал автор отказался.

А это штришок к портрету Аси Пекуровской [7] , возникающей в записях от 20.12.65 и 18.4.66. Говорили, что барышня была не только красивая, но умная и своенравная. Эти качества ее первый муж Довлатов и его конкурент Аксенов ценили больше всего. В доказательство приводился такой случай. Однажды Ася отказалась участвовать в субботнике. В докладной начальству это было объяснено тем, что положенную ей часть работы она готова выполнить дома.

7

Пекуровская А. (род. 1940) – филолог, впоследствии – писатель и литературовед. Среди ее книг не только мемуары: «Когда случилось петь С. Д. и мне» (2001), но и «Страсти по Достоевскому. Механизмы желаний сочинителя» (2004). Первая жена С. Довлатова, приятельница Аксенова. Жила в Ленинграде, с 1973 г. – в США.

Или: автора «Звездного билета» принимает сам Демичев [8] , о чем сказано в записи от 10.8.66. Приглашение было неожиданным, ночь перед этим – бессонной, так что Аксенову пришлось пудриться и надевать черные очки. Впрочем, кандидат в члены Политбюро, как утверждал Василий Павлович, «любит нас принимать». Не зря по Москве ходила фраза: вот приду домой, – якобы говорил всесильный идеолог, – скажу дочери, что у меня был Евтушенко – и она меня зауважает.

8

Демичев П. Н. (1918–2010) – государственный и партийный деятель. В 1963–1974 гг., будучи секретарем ЦК КПСС, курировал вопросы идеологии, истории и культуры.

Ну и еще десятки таких историй… Разговаривали, выпивали, закусывали. Существовали на одной волне. А значит, буквально все могло стать поводом для шуток. А уж пафос просто третировался. Он не признавался не только в государственном масштабе, но и в пределах квартиры.

Когда бюро пропаганды Союза писателей выпустило афишу: «Семен Ласкин. Творческая встреча», она сразу была повешена в сортир. Посещавшие это заведение гости зря времени не теряли и что-то на афише писали… Разумеется, свой след оставил и Аксенов: