Одиночество Новы
Шрифт:
– Как хотите.
Делайла хлопает себя по коленям и засовывает в рот остатки обгорелого маршмеллоу.
– Ладно, кто первый? – Все молчат, и она говорит: – Тогда я. – Кладет шампур на камни у ног, глотает свой маршмеллоу. – Первая – Нова, а если ты не ответишь на вопрос или не выполнишь задания, пьешь штрафную.
– Ладно, я выбираю правду, – киваю я и допиваю пиво.
Делайла показывает мне язык:
– Так и знала, что выберешь правду.
– Что значит – так и знала? – возмущаюсь я.
– То и значит, что ты очень предсказуемая, – отвечает она. Вообще-то,
Я бы сказала ей кое-что, но на нас все смотрят, и я говорю только:
– Так какой вопрос?
Делайла задумывается, глядя в небо:
– Ты когда-нибудь съедала целую пачку сухих макарон, когда очень хочется есть, а готовить лень?
– Ты же знаешь, что да, – отвечаю я. – Ты и сама их тоже ела.
– Ага, – подтверждает она и откидывается назад на бревне, держась за него руками. – Куинтон, ты выбираешь правду или расплату?
Он пожимает плечами, я чувствую, как его грудь поднимается и опускается – он устало вздыхает:
– Расплату.
На лице Делайлы появляется коварная улыбка – в свете костра она кажется зловещей.
– Плата – поцеловать меня.
Я замираю, понимая, что не должна реагировать, что он не мой парень и вообще мне никто, да я и сама не знаю даже, что мне от него нужно. Знаю только одно: я не хочу его ни с кем делить. Оглядываюсь на Дилана, но тот только плечами пожимает и открывает очередную бутылку пива.
– Мне пофиг, пусть делает что хочет, – говорит он, запрокидывает голову и жадно глотает пиво.
Все как-то неловко смотрят в сторону, потом Куинтон говорит:
– Нова, встань, пожалуйста.
Я киваю, поспешно поднимаюсь и отхожу в сторону. Думаю: не лучше ли удрать в толпу, чем на это смотреть, но не могу решиться – неизвестно еще, что мучительнее. И я стою у костра, стараясь не плакать, и гляжу, как Куинтон идет к Делайле. Чувствую, что Тристан смотрит на меня, а Делайла нетерпеливо облизывает губы. Не знаю, зачем она это делает. Может, в ней открылась какая-то незнакомая мне сторона, а может, это наркотики. Я уже начинаю понимать, что они могут сделать человека совсем непохожим на себя. Веселее. Грустнее. Злее. Стервознее.
Почти дойдя до нее, Куинтон вдруг отклоняется в сторону и идет к ящику с бутылками, стоящему возле палатки. Выбирает дешевую водку, свинчивает крышку, подносит горлышко к губам, запрокидывает голову и отпивает большой глоток.
– Я отказываюсь, – говорит он, и мускулы у него подергиваются – алкоголь берет свое.
Делайла пожимает плечами, глядя, как он ставит бутылку обратно в ящик:
– Проиграл, значит.
Она подмигивает мне – не знаю зачем, мне-то ее ударить хочется. И тут я понимаю: раз я хочу ее ударить, выходит, у меня и в самом деле есть какие-то чувства к Куинтону. И что мне с этим делать. Я уже собираюсь встать и тоже глотнуть водки, но тут Куинтон подходит ко мне и протягивает руку.
– Пойдем погуляем, – предлагает он, а Тристан достает трубку из кармана толстовки.
Я киваю, беру Куинтона за руку, сплетая пальцы, и это прикосновение кажется таким знакомым.
– Идем.
– Погодите, – окликает нас Тристан, щелкая зажигалкой. –
Я хочу сказать «да», но Куинтон качает головой:
– Нам и так хорошо.
Я немного сержусь, что он сказал «нам», как будто ему кто-то дал право говорить за меня. Но он держит меня за руку, и рука у него теплая, не холодная, а значит он здесь. Со мной. И никуда не уйдет. Без меня.
Мы уходим от костра и от этой дурацкой игры, идем на тихую поляну за палатками, у самого леса. Куинтон подыскивает подходящий камень, мы забираемся на него и сидим рядом, но не касаясь друг друга.
– Не знаю, что о ней и думать, – говорит Куинтон, глядя на яркие огни сцены, светящиеся вдалеке.
Я рисую узоры на земле возле камня.
– О ком, о Делайле?
Он кивает, его взгляд обращается на меня, медовые глаза кажутся тенью в темноте, под тонким лучом света от полной луны.
– Вы с ней такие разные. Как это вы подружились?
– У меня было в жизни… всякое. – Я умолкаю и пожимаю плечами. – Она была рядом и помогла, когда никто другой не помог.
– С трудом верится.
– Но это правда. – Я обдумываю, как задать вопрос, и наконец спрашиваю: – Ты ее поэтому не стал целовать? Потому что не знаешь, что о ней думать?
– Нет. Не поэтому. Мало ли чего я не знаю. – Куинтон смотрит вниз, на камень, – наши пальцы лежат в каких-то нескольких дюймах друг от друга. – Но одно я знаю точно.
– Да? И что же? – Я тоже смотрю на наши руки: они так близко друг к другу, а кажется – так далеко.
Куинтон поднимает глаза на меня в ту же секунду, как я поднимаю глаза на него, его напряженный взгляд выбивает меня из равновесия, начинает кружиться голова.
– Что я очень хочу тебя поцеловать, – тихо говорит он.
– Хорошо. – Должно быть, это алкоголь во мне откликается так быстро и охотно.
– Ты уверена? – спрашивает он, не отрывая взгляда от моих губ. – Потому что я не хочу… как тогда в ресторане…
Я прижимаюсь губами к его губам. Я уже вся во власти этого момента, хочу снова почувствовать вкус его губ и не хочу снова проваливаться в воспоминания. Я еще никогда никого не целовала первой, адреналин у меня в крови резко подскакивает, я вся дрожу от наслаждения и возбуждения. Но вскоре мои эмоции затихают, и мы оба укладываемся на камень, его тело сверху, над моим. Его язык медленно, но решительно двигается у меня во рту, а мои пальцы блуждают у него под рубашкой. Его колено у меня между ног, и с каждым движением наших губ оно тоже плавно двигается и трется о мои бедра. Когда Куинтон находит нужную точку, по всему телу у меня проходит дрожь, и я начинаю постанывать, сдавливая пальцами его брюшной пресс. Мне кажется, что я лечу, и в то же время падаю, и не могу остановить этот полет, словно все кружусь и кружусь на карусели и не знаю, как с нее слезть. Потом голова у меня и вовсе идет крэгом, когда его пальцы забираются мне в шорты – потихоньку, нежно, но меня обдает жаром. Я замираю, хочу сказать ему, чтобы остановился, но мои губы все еще слиты с его губами, и у меня не хватает ни воли, ни желания оборвать этот поцелуй.