Одиночество вещей
Шрифт:
— А ты думал, — усмехнулся Дима. — Язык тоже орудие… пролетариата!
— Не спутать бы, — пробормотал Леон, — когда буду наносить тонким слоем пасту.
— Брезгливость в интимных отношениях, — Дима выказал себя внимательным читателем «Азбуки секса» неведомого Дж.-Г. Пирса, — не что иное, как бескультурье! Эти современные девчонки, — снова полез в бездонный похабный (лучше бы, как народоволец, носил в нём бомбу!) портфель, — у меня тут…
Леон быстро сунул Диме червонец и, не дожидаясь, пока он извлечёт из портфеля очередную диковинку, покинул беседку.
Отворяя
Бар был по-прежнему пуст.
Рыжая барменша разговаривала в подсобке по телефону «Да? — услышал Леон сквозь приоткрытую дверь недовольный её голос. — В гробу я это видела!»
То, что невидимый абонент сообщал барменше не самые приятные новости, ставило под сомнение дальнейшее — и без того на птичьих правах — нахождение в баре Кати и Леона. Людям свойственно срывать зло на других. Как правило, зависимых от них. Вряд ли бармены вообще и рыжая толстогубая барменша в частности являлись тут исключением.
— Анабазис прошёл успешно? Нас выгоняют, — подтвердила Катя Хабло.
Леон с трудом припомнил, что так называлось сочинение древнего историка Ксенофонта о возвращении наёмного греческого отряда из глубин Персии. Самого сочинения Леон не читал. Но не зря, не зря листал «Философский энциклопедический словарь», многократно входил в эту сомнительную реку. Во время анабазиса греки не только сражались, но и торговали с дикарями.
— Вполне, — Леон подумал, что очень даже вполне. Он избежал сражения, совершил торговый обмен, благополучно вернулся. — Хорошо бы нам теперь продолжить.
— Чёрта лысого вы тут у меня продолжите! — Рыжая барменша подкралась незаметно и теперь наслаждалась произведённым эффектом.
Я думал, она хоть чёрту лысому нальёт, удивился Леон, но чёрта лысого я думал, что она нас выгонит!
— Вон отсюда! — Барменша находилась во власти низменных инстинктов. Самое удивительное, она не только им не противилась, но, напротив, разжигала в себе. У неё было искажённое представление о жизни. Она получала удовольствие, оскорбляя других.
Тут зазвонил телефон, и ей пришлось вернуться в подсобку.
«Да, — недовольно (видимо, она всегда разговаривала по телефону недовольно) рявкнула в трубку. И после долгой паузы (опять недовольно): — Беру. Ты же знаешь, я всегда всё беру!»
— Вы ещё здесь? — выскочила как ошпаренная из подсобки.
Как будто Леон и Катя были дымом и могли раствориться в воздухе за пять секунд телефонного разговора.
Сказанное «всё беру» давало призрачный шанс. Рыжая барменша была настоящим вместилищем порока. Только как её звать — на «ты» или «вы» — Леон не мог решить.
— Смотри…те, что у меня, — упреждая грозный её выход, подбежал к стойке. Хотел показать
— Косметика? — заинтересовалась барменша.
— Можно и так сказать, — смутился Леон.
Она с изумлением рассматривала изображённый на пакетике язык в резиновом чехольчике. Он был отвратителен, как грязное адское пламя, красный зачехлённый язычишка почему-то с крупными пупырышками на конце.
Леон чувствовал себя змеем-искусителем, ввергающим Еву в грех. Только он был вынужденным змеем. Рыжая барменша тоже не очень походила на Еву. А если походила, то не на ту, которую Бог изгнал из рая, а на всласть пожившую на Земле. Такую Еву невозможно было изгнать. Она сама могла изгнать кого угодно откуда угодно.
Что и делала постоянно.
— Сволочь! — завопила она. — Ах ты сволочь! Что это за тюбик?
Назначение остального она, стало быть, уяснила.
— Теперь ты этого никогда не узнаешь, лимитчица! — мстительно отступил от стойки Леон.
Так мог бы ответить Еве змей-искуситель, если бы Ева жадно не вгрызлась в яблоко, а взялась бы гневно и целомудренно топтать его, а заодно и змея.
Библейские сюжеты текли, как реки. Только что Леон был змеем. А вот уже изгоняемый из рая, если допустить, что «Кутузов» — рай, Адам.
Катя Хабло тем временем вышла из негостеприимного рая на проспект. Сквозь приоткрывшуюся дверь внутрь проник косой солнечный луч. То была нить судьбы. Тяжёлая бесшумная дверь, как топор, перерубила луч. Делать в баре больше было нечего.
— Сколько? — Жившей по принципу «всё беру» барменше не понравилась лёгкость, с какой отказался от сделки Леон. Да и власть её над ним, уходящим из бара, сделалась призрачной, как власть двери над солнечным лучом. Луч сунется в другую дверь. — Пятёрку?
— Пятёрки я получаю в школе, — цинично усмехнулся Леон. — Давай, рыжая, бутылку.
Барменша ловко, как фокусник из рукава, поставила на стойку бутылку чернильного «Саперави».
— Его вчера давали в магазине по три семьдесят, — поморщился Леон. — Давай шампанское. Или я ухожу! — шагнул к двери.
— Катись, — спокойно отозвалась барменша.
Но Леон знал, каким лесным пожаром бушует сейчас в её душе «всё беру».
В эту игру он уже сегодня играл с Димой. Взялся за ручку двери.
— Только объясни, — что-то даже человеческое послышалось Леону в голосе рыжей барменши. — Что за тюбик?
Человеческий голос, каким вдруг заговорила барменша, сделал непростым предстоящее объяснение. Леон подумал, что торговля, обмен — древнейшая форма человеческих отношений. Главное тут — взаимная симпатия, благожелательность, а вовсе не подлость, надувательство и обман. Иначе человечество не поднялось бы до торговли, а погрязло в тысячелетней войне. Ещё Леон подумал, что в той торговле, какая сейчас развернулась в стране, очень сильны элементы войны. Он чувствовал себя именно таким, военизированным, продавцом, сбывающим сомнительный товарец. Не утешало и что барменша была не из самых простодушных покупательниц. «Мерзость, — подумал Леон, — всё мерзость, и я мерзость».