Одиночество

Ле Гуин Урсула Кребер

«Ты учила меня чему могла, — мой голос дрожал и я даже стала заикаться от волнения, — и в здешней школе меня тоже учили, а еще меня учили Тетушки и я хочу закончить свое образование. — Я судорожно сжимала кулаки, с трудом удерживаясь от слез. — Я еще не женщина. И я хочу стать женщиной.»

«Боже, Ясна, конечно же ты ею станешь! Да еще какой! В десять раз лучше той, какой бы ты стала на Соро. Ну, прошу тебя, попытайся меня понять, поверь мне…»

Я зажмурилась, закрыла уши ладонями и заорала:«У тебя больше нет надо мной власти!» Тогда она подошла ко мне и ласково обняла, но я оставалась зажатой и холодной и не поддавалась на ее попытки приласкать меня, а как только она меня отпустила, сразу же ушла.

За то время, пока мы жили на планете, состав экипажа

частично поменялся; так, например, Первые Наблюдатели отбыли на другие планеты и у нас появился новый дублер — археолог с Гетена Аррем. Наш дублер побывал на планете всего два раза, и то на двух континентах, где никто не жил, поэтому ему было очень интересно поговорить с нами, «жившими среди выживших» (по его словам). Аррем мне понравился сразу — он был не похож ни на кого из остальных. И он не был мужчиной (я все никак не могла привыкнуть видеть вокруг себя столько мужчин). И женщиной тоже оно не было. Его нельзя было назвать взрослым, но в тоже время оно уже не было ребенком. Короче, ему было здесь так же одиноко, как и мне. Оно знало мой язык не очень хорошо, но всегда старалось найти повод попрактиковаться в нем. И когда у меня наступил кризис, Аррем несколько раз приходило к моей Матери с просьбой отпустить меня на планету (об этом рассказал мне Родни, который присутствовал при одном из таких разговоров).

«Аррем говорило, что если тебя отправить на Хайн, то ты просто зачахнешь. Уж душа-то твоя точно умрет. Оно сказало, что нечто подобное тому, чему нас учили там, присутствует и в некоторых постулатах их собственной религии. Причем Аррем говорило так мягко и деликатно, что мамуля так и не решилась, как обычно, наброситься на обличение чужих религиозных предрассудков. А еще оно убеждало маму, что если ты останешься на Соро и закончишь свое обучение, то Экумена получит бесценный научный материал. Ты же у нас бесценный экземпляр, — рассмеялся Родни, а вслед за ним прыснула и я. Он отсмеялся, а затем добавил уже серьезным тоном, — Но ты сама знаешь, что если я улечу, а ты останешься, мы оба умрем.»

Да, обычно молодежь при расставании, когда один улетал со сверхсветовой скоростью, а другой оставался, так и прощались друг с другом: «Прощай! Я умер.» И это было правдой.

«Да, знаю», — ответила я и у меня перехватило горло. И мне стало страшно: я еще никогда не видела, как взрослые плачут, кроме того случая, когда у Сат умер ребенок. Тогда Сат прорыдала всю ночь — «Воет, как собака», — сказала тогда моя Мать. Не знаю, я никогда не видела собак и не слышала, как они воют, но плач этой женщины был чем-то ужасным. И сейчас я боялась, что сама завою, как она. Сдерживаясь изо всех сил я сказала по-хайнски: «Если я смогу вернуться домой, чтобы завершить свою душу, то, кто знает, возможно, после окончания обучения, я смогу прилететь на Хайн.»

«Чтобы поохотиться?» — подмигнул мне Родни и расхохотался и я захохотала вместе с ним.

Там, внизу, никто не мог сохранить своего брата и все же Родни вернулся ко мне из мертвых, так почему же я не могла сделать того же для него, только несколько позже? Во всяком случае, я должна была хотя бы притвориться, что так и сделаю.

И Мать наконец приняла решение: Родни улетает на Хайн, а мы с ней остаемся на корабле еще на год. Я должна буду продолжать ходить в школу, но если к концу этого года я все еще буду хотеть вернуться на планету, то она мне это разрешит, а сама (со мной или без меня) все равно улетит на Хайн к Родни. И если я захочу их снова увидеть, мне придется лететь вслед за ними. Этот компромисс, конечно, не удовлетворял полностью ни одного из нас, но все же лучшего варианта мы не нашли и примирились с ним.

Перед отлетом Родни подарил мне свой нож.

Я с головой погрузилась в учебу, пытаясь себя уверить, что все мои болезни — ерунда, а в свободные часы я обучала Аррем искусству осознавать и способам защиты от колдовства. Мы часто гуляли, вслушиваясь, по корабельному парку и вскоре выяснилось, что это очень похоже на не-транс кархайдских ханддаратов с Гетена.

Корабль оставался на орбите Соро-11 не только из-за нас.

Зоологи обнаружили в океанах планеты некий вид цефалопода, развившегося до почти что разумного существа. А может, и без всяких «почти что». Но и с ними вопрос контакта до сих пор не был разрешен. «Ситуация почти такая же, как и с аборигенами», прокомментировала свои затруднения Упорство, наша школьная учительница зоологии. Она дважды брала нас на свою экспериментальную станцию на необитаемом острове в северном полушарии Соро. Для меня это было почти что непереносимо — возвращаться в свой мир и быть так же далеко от моих Тетушек и сестричек и братишек, как и прежде. Но я никому не показала, как мне тяжело.

Я видела как из океанских глубин медленно и как-то нерешительно всплывает огромное бледное существо с извивающимися щупальцами, по которым пробегают цветовые волны, а затем раздаются где-то на грани слуха странные, но приятные, словно нежный перезвон серебрянных колокольчиков, звуки. И смена цветов идет с такой скоростью, что глаз не успевает за ней уследить. В ответ специальный аппарат сверкнул розовым лучом и выдал свиристящую фразу, прозвучавшую механически уныло и мгновенно потерявшуюся в шелесте волн. Но цефалопод на нее ответил, прозвенев что-то на своем прекрасном, как призрак музыки, языке. «ПК, — иронически прокомментировала происходящее Упорство. — Проблема контакта. Мы понятия не имеем о чем с ним разговариваем.»

«Я немного знаю об этом, — сказала я. — Меня здесь многому учили. В одной из наших песен говорится… — я запнулась, пытаясь подобрать слова, чтобы перевести на хайнский как можно точнее, — там говорится, что мыслить — это один из способов действовать, а слова — это один из способов мыслить.»

Упорство с удивлением воззрилась на меня и я решила, что она мне не верит. Хотя скорее всего дело было в том, что до сих пор кроме «Да» она не слышала от меня ни единого слова. Но, обдумав то что я сказала, она спросила: «Так ты предполагаешь, что оно говорит не словами?»

«Возможно оно вообще не говорит. Возможно, оно так думает.»

Учительница вновь воззрилась на меня и, слегка помедлив, кивнула головой: «Спасибо.» У нее был такой вид, словно она тоже пыталась думать. Больше всего мне в ту минуту хотелось нырнуть в эти прохладные глубины и исчезнуть в них, как цефалопод.

Молодежь на корабле относилась ко мне дружелюбно и вежливо (этих двух слов нет в моем языке), хотя сама я вела себя по отношению к ним ни дружелюбно, ни вежливо. Но они этого словно не замечали, за что я была им крайне благодарна. И все же на корабле не было ни единого местечка, где я могла бы побыть в одиночестве. Да, конечно, у каждого была своя каюта — пусть и маленькая, зато удобная и прекрасно обставленная. «Хейхо» был исследовательским кораблем хайнской постройки, и приспособлен для того, чтобы болтаться в нем на орбите годами. Но моя каюта была обставлена во вкусе людей. Да, в ней я действительно могла уединиться, не то что в нашем однокомнатном домике внизу; но зато там я была свободна, а здесь чувствовала себя словно в ловушке. Я постоянно чувствовала присутствие живущих рядом людей: людей вокруг меня; людей, давящих на меня; давящих с тем, чтобы я стала одной из них; одной из них; одной из людей. Как же я могла заниматься своей душой? Я еле-еле удерживала то, что уже было создано и все время панически боялась, что рано или поздно растеряю и это.

Один из покоящихся в моей душехранительнице камней был невзрачным серым осколком, подобранным мною в Серебряную Пору в определенном месте и в определенное время. Этот крошечный осколок моего мира стал здесь на корабле всем моим миром. Каждую ночь ложась спать я зажимала его в кулаке и грезила о залитых солнцем холмах, и прислушиваясь к урчанию корабельных аппаратов, словно к рокоту механического моря, засыпала.

Доктор, все еще на что-то надеясь, пичкал меня всяческими тониками. Обычно мы с мамой завтракали вместе и она даже за едой продолжала что-то черкать и переправлять в своем отчете о нашей жизни на Соро-11. Но я знала, что работа у нее не ладится. Ее душа находилась в сомнениях не меньших, чем моя.