Одинокий некромант желает познакомиться
Шрифт:
— Он мог развестись.
Госпожа Верещагина поморщилась, будто услышала что-то неприличное.
— Или дело в том, что при разводе он должен был бы вернуть Алине приданое? И обеспечить содержание?
Глеб понял, что угадал.
Что дом этот, комната, в которой он находится, пришли в запустение отнюдь не по причине хозяйского равнодушия. Дело в деньгах.
Верно выразилась княгиня, дело почти всегда в них.
— Сколько она вам принесла? Полмиллиона рублей? И то содержание,
Нет.
А Глеб сам виноват. Мог бы и… подписал документы, отдал распоряжение и забыл, ведь, в конце концов, что такое десять тысяч?
— Деньгами жены распоряжается муж.
— А когда его не стало?
Молчание.
И злость, чужая, яркая… а походе, что госпожа Верещагина сама не без дара, пусть слабого, но все же.
— Долги, верно? Ваш сын оставил что-то помимо долгов?
Ее тьма клубится, пытаясь сформироваться в проклятье. Но Глеб выпустил свою, позволив ей расползтись по комнате.
Она с удовольствием поглотила чужую силу.
Коснулась рук женщины, которая вдруг замерла, застыла в неестественной позе. Теперь она боялась дышать, а ужас исказил прежде красивое лицо.
— На приданое я не претендую, а вот семейные драгоценности вам придется вернуть, — Глеб сам снял с темной ткани брошь.
Матушкину.
И прикосновение к теплым камням отрезвило.
— Список мой поверенный предоставит. И он же проследит, чтобы ничего не потерялось. А то ведь с камнями бывает, верно?
Она кивнула, растерянная и жалкая, ненавидящая его за эту вот свою растерянность. Готовая кричать и понимающая, что никто не придет на помощь.
— Больше не смею вас задерживать…
Глава 33
Глава 33
…стучали колеса поезда, напевая простенькую, но на редкость навязчивую мелодию. Она мешала уснуть, и Анна поневоле прислушивалась к иным звукам. Вот хлопнула дверь где-то далеко, кто-то покинул купе. Вот раздался и стих смех.
В вагоне первого класса было людно.
За стеной говорили. Тихо. И Анна не могла различить слов. Она хотела, пусть подслушивать этот разговор было неприлично, но… ее мучила странная обида.
О ней забыли.
Она вновь стала не нужна. И это было понятно, ведь тем двоим было о чем поговорить, но понимание не спасало. Обида душила, нашептывала, что вряд ли стоило надеяться на нечто большее, что Анна изначально обречена на одиночество.
А если бы она умерла тогда, во младенчестве?
Если бы… не счастливый случай?
Или несчастный?
— Мучительно, — сказала она Аргусу, который притворялся спящим. Он вытянулся, заняв почти все место от окна
Она поняла, что не уснет, но лишь больше растревожится и села.
За окном было темно, и в темноте этой изредка мелькали огни глазами диковинных зверей. Грохотали колеса. Вагон покачивало, но теперь это покачивание вызывало приступы дурноты.
Анна накинула домашний халат.
Аргус поднялся.
— Не думаю, что в этом есть хоть какой-то смысл, — Анна провела пальцами по сухой чешуе. — Но… ты, пожалуй, прав. В одиночестве мне нынче тошно.
Она выглянула.
Коридор был пуст и сумрачен. Поблескивали металлом таблички на запертых дверях. Темная ковровая дорожка казалась почти черной. Слабо шевелились шторки на окнах. Захотелось вдруг воздуха, нестерпимо, так, что Анна поняла, что еще немного и задохнется. Она попыталась открыть окно, но не вышло.
Дышать.
В груди полыхнуло болью, а воздух, окружавший Анну, сделался густым и тягучим. Она метнулась к другому окну, к третьему…
Не выходит.
Горло сдавило. И каждый вдох давался с трудом. И Анна понимала, что времени у нее почти не осталось, почти… вдруг рама вместе со стеклом захрустела, поддаваясь. И Анна, чувствуя, что времени вовсе не осталось, налегла на нее всей тяжестью своего тела. Хруст усилился, посыпалось стекло и вдруг что-то ухнуло, рухнуло под нею, вываливаясь в темноту, унося с собой саму Анну.
Она хотела закричать.
Не успела.
Замерла, еще силясь удержаться, но понимая, что вот-вот провалится в эту безоглядную, беспросветную тьму.
Она слышала далекий рык.
И боль, пронзившую запястье, ощутила.
Был рывок, опрокинувший ее на спину. Чьи-то встревоженные голоса. Грозный рокот Аргуса… и кажется, она смеялась. Сидела на полу, прижимая к груди разодранную руку, и смеялась, смеялась, счастливая от того, что жива.
— Целителя, — этот голос оборвал смех.
Анну подняли.
И кажется, Аргус замолчал, признавая право этого человека прикасаться.
— Самоубийц только не хватало…
…она услышала это четко и удивилась. Кто самоубийца? Она? Анна и не думала, не собиралась… смех сам собой угас, сменившись болью в руке. А еще страхом от понимания, что она и вправду едва не погибла. Но… как?
Целитель, невысокий благообразного вида господин, с рукой управился на раз.
— Будет болеть, — предупредил он, косясь на Аргуса, который вел себя на редкость смирно, хотя и взгляда с чужака не спускал. И в нечеловеческой этой внимательности виделась Глебу тень разума.