Одинокий некромант желает познакомиться
Шрифт:
— Илья и Миклош. Попытались засунуть нашего графа в нужник, но Арвис не дал.
— Арвис?
— Его боятся, знаешь?
— Не удивлен, — Глеб закрыл глаза. Прохладная мазь ложилась на кожу, обжигая этим самым холодом. И кожа теряла чувствительность, что было не просто хорошо, но даже замечательно. — После… иного… меня тоже долго сторонились.
— А еще он стал разговаривать. Почти нормально. Драться он и раньше умел… располосовал Миклошу спину.
— И теперь…
— Стригут лужайку. Ножницами. Этот наш Христодула сказал, что если у них столько сил и свободного
В этом имелась толика того извращенного здравого смысла, который встречался Глебу в армии.
— Мирка уверен, что братец его справится. И очень благодарен. А я вот подумал… знаешь, после этого дела, чем бы оно ни закончилось, Мирке не позволят в полиции остаться. Выживут в жандармы, как пить дать…
— Заберем?
— Заберем.
— Зачем? — боль почти отступила. Зато появился тот запах, который въестся в кожу.
— Не знаю. Пригодится. Пластун как-никак… еще старшенький девку приволок, Марии в помощь.
— Сумасшедший дом…
— Есть немного, — согласился Земляной. — Зато кормят вкусно.
Он вытер руки остатками Глебовой рубашки, которую отправил в мусорное ведро, и в этом имелся смысл: чем дальше, тем отвратней пахла мазь, и запах это въедался в ткань намертво.
— Я сестру привез… на время. Думал, что у Анны поселю, но… как-то неудобно просить стало. А съездили зря.
Глеб посмотрел на папки и с облегчением вздохнул, поняв, что у него есть еще пара минут блаженного незнания. Он рассказывал кратко, сухо, пытаясь не дать раздражению прорваться, но Земляной слишком хорошо его знал.
— Наташка в своем репертуаре, — сказал он, поднявшись. — Выходит, успела не только тебе душу выесть, но и… слушай, а ты завещание составил?
— Нет.
— Плохо… завтра попрошу Павлушу… что? Он тут пока, бесплотен, аки дух, но куда более полезен. Дела решает, пусть и твоим займется. А то ведь, если вдруг, то Наталья твоя наследница.
— Не только она.
— Сестрицу она сожрет и не подавится. Нет, Глебушка, так не пойдет. Я про все не спрашиваю, оно и не надо, я просто вижу, что она из тебя неплохо жизнь сосет. И деньги… сколько ты ей отправляешь? Тысяч по пять ежемесячно?
— Десять.
— Ага… еще на Рождество… и на Пасху, верно? А потом отдельно на благотворительность… и ей бы молчать, но нет… ей мало… всем им всегда мало.
— Ты не…
— Понимаю, — перебил Земляной. — Еще как понимаю. Дело в них, Глеб, в деньгах. И в том, что твоей сестрице после того скандала, когда выплыло наружу слишком уж многое, идти было просто некуда. Ты у нас светлый наивный человек, а я про нее наслушался. Она ведь не сразу в монастырь пошла. Сперва попробовала свет покорить, только ее не пустили. Дали понять, насколько нежелательна ее персона. И она поняла. Что ей оставалось? Попытаться отыскать кого-нибудь, кто не слишком брезглив? Или скрыться под сенью креста. Там ведь, если есть поддержка рода и деньги, тоже весьма неплохо устроиться можно.
Земляной упал в кресло и вытянул ноги.
— Ее монашество — такое же представление, как и все, что было до этого… еще скажи, что игуменьей она стала за кротость
— Хватит.
— Нет, Глеб. Тебе неприятно, и мне жаль, что приходится говорить, но… подумай. Просто взгляни на нее здраво. И ты ведь не дурак, ты все прекрасно сам видишь, только неприятно, вот и притворяешься, что слепой.
Земляной тяжело поднялся.
— А вообще иди-ка ты спать.
— В поезде… выспался.
— Научился бы ты врать нормально, что ли… — в этом ворчании уже не было прежней злости, разве что толика сожаления.
— Научусь, — пообещал Глеб. — Только… все это… знаешь, кому и зачем понадобилось убивать Анну? И если мы не найдем того, кто создал проклятье, ты сумеешь его снять?
— Не знаю.
— А дед?
— Тоже не знаю. Сумеет ли. Захочет ли… и вообще… я, чем больше думаю, тем меньше мне все это нравится, — Земляной ступал бесшумно. Плечи его поникли, шея вытянулась, и смотрел он, казалось, исключительно на стену, где, в общем-то, не было ничего привлекательного. — Смотри сам… проклятье не берется из воздуха. Это не стихийное, слишком многое должно было бы совпасть… стало быть, сперва его наложили, а после провели ритуал и перекинули на младенца. И вот здесь уже далеко не всякий Мастер справится.
— Дед…
— Нет, он бы в жизни с таким связываться не стал бы. Ты знаешь его принципы.
Глеб кивнул.
Старик отличался на редкость неуживчивым нравом, но при том и вправду был болезненно щепетилен во всем, что касалось проклятой его силы.
— Но дед будет знать тех, кто мог бы… это да… но я о другом. Сколько бы стоил такой ритуал?
Глеб задумался.
— Во-первых, он сложен, — Земляной загнул палец. — И малейшая ошибка грозила бы не только возвращением проклятья матери, но и откатом. Мощнейшим, я тебе скажу, откатом. Во-вторых, он абсолютно незаконен. Узнай кто… каторгой бы дело не ограничилось.
— Дорого.
— И возможно, речь вовсе не о деньгах. Сам знаешь…
…темных слишком мало, чтобы они бедствовали.
— А потому имеет смысл поинтересоваться, не меняли ли старые вещи хозяев. Книги там… или еще вот артефакты из первой сотни… да… — Земляной потер кончик носа. — И совсем я не дурак. Я просто слишком молод, чтобы знать все.
…цветы принесли утром.
Тяжелый букет оранжевых лилий. Темные лепестки. Насыщенный запах. И ощущение искусственности. В последнее время букеты стали консервировать особыми растворами, получалось дешевле, нежели использовать силу, но…
— И что мне с ним делать? — поинтересовалась Анна.
Аргус заворчал.
Цветы были мертвы, и мертвость их удручала. Но выбрасывать букет было как-то… неудобно, что ли? Анна поискала карточку и к удивлению своему обнаружила.
«Сожалею об испорченном вечере и надеюсь, что вы меня извините, раз уж простили мою сестру».
— Интересно, — сказала Анна. — Очень даже интересно.
Цветы она отнесла на кухню, где букет, пусть и смотрелся не слишком хорошо, но все же видом своим не раздражал.