Одинокий пастух
Шрифт:
Не могу избавиться от некоторых слов-ярлыков, которые когда-то были произнесены: «смазливая мордашка» и «умненькая девочка». Первый ярлык повесила на меня тетя Валя, второй – наша классная. Мама ничего не говорила о моих умственных способностях, а, услышав похвалу классной, лишь саркастически улыбнулась. Не хотела, чтобы я зазналась. Мне, честно говоря, похвала тоже показалась немного сомнительной. Так можно сказать о семилетнем ребенке, а я давно перешагнула этот возраст. Однако мама запомнила хвалебное выражение
Когда встал вопрос, куда мне поступать после школы, мама заявила:
– Тебе одна дорога – в педагогический, на «русский и литературу». Больше ты никуда не поступишь. В университет конкурс безразмерный. Чтобы поступить туда, нужен блат или еще кое-что, чего у нас нет. Так что не мечтай.
Я подумала и решила, что предложение разумно. Собиралась поступить на заочное и работать, но мама настояла, чтобы я шла на дневное. Ладно. Поступила без особых трудов, у меня даже баллы остались в запасе. Так может быть, надо было рискнуть и все-таки пойти в университет? Мать сама не мечтает, потому ничего замечательного и не случается в ее жизни. Она хочет, чтобы и я была такой же.
У нас в семье все мужчины работали на «Светлане». Прадед, так сказать, зачинатель заводской династии, работал токарем, когда «Светлана» была еще машиностроительным заводом «Айваз». Это происходило до пролетарской революции, и там же, примерно в то же время, и тоже токарем, работал всероссийский староста Калинин. Связь между прадедом и Калининым вряд ли была, иначе прадед был бы большевиком и делал бы революцию, а он не делал. Дед и отец пополнили инженерно-технический персонал завода. В общем, с мужчинами все понятно. А женщины нашей семьи были училками, фамильная профессия.
Прабабка учила деток у нас на Удельной, хотя высшего образования у нее не было, а вот бабушка получила таковое и тоже учила детей языку и литературе в той школе, в которой училась мама. Только мама не пошла в педагогический, а уклонилась в сторону инженерии, поскольку по этой части имела большие способности, но она всегда хотела восстановить женскую учительскую линию нашей семьи. С моей помощью. Вот почему она железной рукой направила меня в пед. Я, конечно же, ей не сообщала, что быть училкой категорически не желаю, а в высшем образовании для меня одна цель – диплом. В дальнейшем он поможет стать кем угодно, ведь можно устроиться работать, например, в издательстве, на телевидении или радио, да мало ли где.
И вот теперь, в свой день рождения, я режу овощи для салата оливье и теряюсь в догадках, зачем мама готовит угощение как на Маланьину свадьбу, это очень странно при ее экономности и дефиците продуктов в стране. Значит, кто-то припрется? Кроме Викеши – некому! От этой догадки становится совсем грустно.
– К нам кто-то должен прийти?
– С чего ты взяла? Я же сказала, нас будет двое.
Ага,
Мать поет на свой единственный безмотивный мотив:
– Ах, я сама, наверно, виновата, что нет любви хорошей у меня…
С тоской в голосе поет, и я спрашиваю:
– Может, поговорим о любви?
– Придет время, поговорим.
У меня нервы сдают. Раздраженно сваливаю в тазик кубики вареной картошки и выхожу из кухни. Стою у окна в своей комнате. На улице какой-то не осенний, светлый, легкий дождик. Хватаюсь за лицо руками, ощущаю на щеках липкую размазанную картоху. Иду мыть лицо, продолжаю резать соленый огурец, лук, докторскую колбасу.
А что ужасного, если Викеша переедет к нам? Возможно, даже лучше будет, мать переключится на него и отстанет от меня. В последнее время мы с ней живем как кошка с собакой, сплошные скандалы, ноль взаимопонимания. Что-то должно случиться, чтобы изменить эту ситуацию.
В духовке пыхтит и распространяет душераздирающий аромат курица с яблоками. Одним ароматом можно напитаться. Вообще-то предполагалось, что будет не курица, а утка, но цены на рынке – полный беспредел.
– По-моему, я хороший кулинар, – говорит мама.
– Кто-то в этом сомневается?
Может быть, ей тоже нужно поощрение? Она меня никогда не хвалит, и я ее тоже. Если я для нее что-то делаю, она говорит, «спасибо», я тоже говорю – «спасибо».
Я не приучена к сюсюканью. Мать никогда не называла меня зайчиком, солнышком, птичкой, и я завидую подружкам, к которым матери лезут со щенячьими нежностями, как у Таньки. Она отбрыкивается, а мне нравится. Если у меня когда-нибудь будет ребенок, я буду его целовать-миловать и называть всякими дурацкими ласковыми словами.
– А почему ты не спросишь, есть ли у меня любовь? – говорю матери.
– Если появится, сама расскажешь.
– Так ты думаешь, любви хорошей у меня нет?
– Думаю, нет.
Смотрю на нее и не могу понять, что же у нее с этим Викешей? Он и раньше к нам заходил, в последний год даже чаще. Они вместе по телевизору смотрели партконференцию, а потом с особым смыслом и интонацией, глядя друг на друга, говорили: «Борис, ты не прав». Может, это и относилось к тому, что на конференции было, то есть к Ельцину, но тогда зачем в гляделки играть и представлять загадочность?
Может, между ними ничего и нет? Но почему тогда столько еды?
И вот наконец мы приступаем к празднованию.
Мама внесла в комнату яблочный пирог, утыканный восемнадцатью горящими свечами. Оригинально. И экономно. Дешевле, чем «Наполеон», который она делала раньше. Мне было велено задуть свечи, а мама открыла шампанское (она красиво, я бы даже сказала, шикарно открывает шампанское) и стала разливать по бокалам. И тут раздался звонок в дверь.
Вот оно! Сюрприз! Чего-то подобного я ждала. Однако реакция мамы оказалась неожиданной.