Одинокий волк

Пиколт Джоди Линн

Шагаю дальше по коридору, вхожу в родительскую спальню. Вернее, в спальню моего отца. Стеганого одеяла с вышитыми обручальными кольцами нет, но вместо него аккуратно, с армейской четкостью на кровать натянуто покрывало защитного цветa, сверху сложена накрахмаленная простыня. На прикроватной тумбочке стоит стакан с водой и будильник. Лежит телефон.

Это не тот дом, который я помнил, — не мой дом. Но дело в том, что и Таиланд я своим домом назвать не могу.

Пapy дней я размышлял, а что будет дальше — не только с отцом, но и со мной. За границей у меня своя жизнь, но похвастаться нечем. У меня есть работа без всяких перспектив, несколько друзей, которые, как и я, от кого-то или чего-то бегут. Несмотря на то, что я ехал сюда неохотно, намереваясь

кое-что подлатать и вернуться назад в надежное место на другом конце света, ситуация изменилась. Я не могу ничего исправить — ни отцу помочь, ни себе, ни своей семье. Я могу попытаться на скорую руку склеить разбитую вазу — нашу семью — и надеяться, черт побери, что она не будет пропускать воду.

Намного легче убедить себя, что мое место в Таиланде, где я могу упиваться старыми обидами и снова и снова заливать горе в барах Бангкока. Но это было до того, как я увидел недоверие в глазах сестры и стены этого дома, где не осталось ни одной моей фотографии. Сейчас я уже не чувствую себя таким самоуверенным эмигрантом. И гложет меня чувство вины.

Однажды я уже принял радикальное спонтанное решение оставить свою жизнь в прошлом. Сейчас я опять принимаю это же решение.

Я беру телефон и звоню своей домовладелице в Чанг Мэй — очень милой вдове, которая по крайней мере раз в неделю приглашала меня к себе на обед и рассказывала одни и те же истории о своем муже, о том, как они познакомились. На корявом тайском я рассказываю о состоянии здоровья отца, прошу ее собрать мои вещи и выслать их по этому адресу. Потом звоню своему начальству в языковую школу и оставляю сообщение ни автоответчике, извиняясь за то, что сорвался посреди семестра, и объяснив, что поступил так по семейным обстоятельствам.

Разуваюсь и ложусь. Складываю листок пополам, потом еще пополам и засовываю в карман своей рубашки.

Это было давным-давно, но когда-то отец все-таки доверял мне и высказал свою волю на случай, если окажется в ситуации, в которой пребывает сейчас. Это было давным-давно, но когда то я пообещал ему сделать то, о чем он просит.

Наверное, я уже не смогу рассказать ему, чем занимался с тех пор, как уехал, не смогу заставить его понять меня. Наверное, мне никогда не выпадет шанс извиниться и выслушать его извинения. Вероятно, он никогда не узнает, что я вернулся домой, чтобы быть с ним, сидеть у больничной койки.

Но я буду сидеть.

В Таиланде мне никогда не удавалось быстро уснуть. Я винил во всем шум, жару, жизнь большого города. Но сегодня я засыпаю практически мгновенно. Мне снится сон: я бегу по сосновым иголкам босыми ногами, и зима просачивается сквозь кожу.

ЛЮК

В тот день, когда я отправился в леса к северу от реки Сент-Лоуренс, на мне был термозащитный непромокаемый комбинезон, утепленные сапоги и термобелье. В карманах лежали пара запасных носков, шапка и перчатки, а еще моток проволоки, веревка, батончики из мюсли и вяленое мясо. Последние восемнадцать долларов я отдал водителю грузовика, который подбросил меня через границу. Свое водительское удостоверение я положил в застегивающийся на змейку карман комбинезона. Если план не сработает, это единственное, что поможет опознать мои останки.

Я не стал брать ни рюкзак, ни спальный мешок, ни походную печку, ни спички. Я хотел идти налегке и, насколько получится, вести жизнь волка-одиночки. Конечная цель — найти стаю полков, в которой освободилось место и которая позволит мне присоединиться к ней. Последний человек, с которым я разговаривал — почти за два года! — был водитель грузовика, который подвез меня.

— Удачи, — пожелал он мне с квебекским акцентом.

Я поблагодарил его и скрылся в соснах, растущих вдоль дороги. Никаких тебе фанфар. Сейчас, наверное, по всему комбинезону у меня были бы нашивки спонсора; я бы жадно пил энергетик «Гаторейд», а

мои успехи одновременно транслировались бы и в сети, и в реалити-шоу. Но в то время, к счастью, были только я и волки.

Я мог бы заверить вас, что у меня была цель, что я был решительно настроен, смел и непреклонен. Правда в том, что так было все двенадцать часов, пока не наступала ночь. Я шагал по давно проложенным тропам, иногда за день мог пройти киломе-тров тридцать пять, но я должен был быть уверен, что каждый день смогу добраться до пресной воды. Я изучал следы, чтобы понять, какие животные здесь обитают. Из проволоки, веревки и веток я мастерил капканы на белок — с белок я сдирал шкуру и ел их сырыми. Я мочился в ручьи, чтобы хищники не смогли выследить меня по запаху. Но искатель приключений во мне исчезал с наступлением семи часов, когда солнце садилось за верхушки окрашенных багрянцем сосен и медленно исчезало на ночь.

Вот тогда я по-настоящему пугался.

Представьте себе свой самый страшный кошмар. А теперь представьте, что он стал реальностью. Вот такое же чувство испытываешь, когда темнота зло сжимает тебя в своем кулаке. Любое резкое движение, любой крик, даже падающий лист становится потенциальной угрозой. Когда природа выключает свой свет, человек не в силах его вновь включить. Первые четыре ночи, проведенные в лесу, я спал на деревьях, уверенный в том, что на меня может напасть медведь или пума. На пятую ночь я упал с дерева и понял, что с таким же успехом могу просто свернуть себе шею. После этого я стал спать на земле, но тревожно вскакивал от малейшего шума.

Моя кривая обучения сделала резкий скачок. Всего за неделю я осознал, что время в дикой природе тянется намного медленнее. Что ветер не просто ветер — это «электронная» почта живой природы, передающая новую информацию о погоде, о животных, которые появляются или покидают территорию, о потенциальных хищниках. Дождь — не досадная неприятность, а избавление от жуков и источник свежей питьевой воды. Снегопад — не препятствие, а новый источник следов, и по ним можно выследить животных, которые могут стать обедом. Шелест деревьев или птичий крик, шорох грызуна — ключ к твоему выживанию; умение различать малейшее движение через густую листву — жизненно важно. Когда речь идет о жизни и смерти, звуки природы становятся очень громкими.

Все интересуются, о чем я думал, когда столько времени находился один. Если честно, то я вообще не думал. Я был слишком занят тем, чтобы выжить, правильно истолковать оставленные мне природой знаки, как некие иероглифы на Розеттском камне с объяснением. Если бы я думал о Каре, Эдварде, Джорджи, я бы отвлекался и мог упустить какой-нибудь шанс или не заметить угрозу, а я не мог так рисковать. Поэтому я не думал. И место этого я выживал. Целыми днями я восхищался красотой паутины, свисающей между ветвями деревьев, зазубренными горными вершинами вдали, сумерками, которые опускались пи лес подобно пурпурному ковру. Я выслеживал стада оленей и наблюдал, как два бобра возводят выдающуюся плотину. Я спал, потому что полуденный сон гораздо безопаснее ночного.

Целый месяц я не слышал и не видел ни одного волка и уже начал сомневаться, не ошибся ли я.

На четвертой неделе моего пребывания в дикой природе подул северо-восточный ветер. Я отошел от берега реки и свернулся калачиком под соснами, потому что они корнями впитывают влагу и земля под ними значительно суше. От холода, голода и невозможности поохотиться я заболел. Я забывался лихорадочным сном, по мне хлестал дождь, и я удивлялся: как, черт побери, я собирался отсюда выбираться? Мне грезилось, что у леса есть ноги, что корни деревьев пинают меня в живот, по почкам. Я так кашлял, что стал рвать желчью. Были моменты, когда я желал, чтобы пума или медведь — кто угодно — побыстрее избавили меня от страданий.