Одинокий волк
Шрифт:
Где папа?
По ее лицу пробегает тень.
Я должна предупредить медсестру, что ты очнулась...
С ним все в порядке? — Мои глаза наполняются слезами. — Я видела, возле него толпились врачи скорой помощи, а потом они... потом они... — Я не могу закончить предложение, потому что начинаю складывать вместе части загадки, выражение маминого лица, галлюцинации, в которых я видела отца намного моложе, чем сейчас. — Он умер, — шепчу я, — ты просто не хочешь мне говорить.
Она крепче сжимает мою руку.
Твой папа не умер.
Тогда я хочу его увидеть, — настаиваю я.
Кара, ты сейчас не
Черт побери, дайте мне с ним увидеться! — кричу я.
Пo крайней мере, мой крик привлекает внимание. В палату спешит женщина с больничным пропуском — но не медсестра и белом.
Кара, тебе нужно успокоиться...
Она маленькая и хрупкая, с черными кудряшками, которые подпрыгивают при каждом движении.
Вы кто?
Меня зовут Трина. Я социальный работник, которого назначают в случаях, подобных этому. Я понимаю, что возникают вопросы...
Да, например, такой: я обмотана бинтами, как Тутанхамон, у меня на голове швы, как у Франкенштейна, а мой отец, возможно, лежит в морге. Как я могу успокоиться?
Мама и Трина переглядываются, и это знак, который в ту же секунду дает мне понять, что, пока я лежала без сознания, они постоянно разговаривали обо мне. Мне понятно одно: если они не хотят отвести меня к отцу, я пойду туда сама. Если придется, доберусь ползком.
У твоего отца тяжелая черепно-мозговая травма, — произносит Трина таким тоном, каким обычно говорят: «Похоже, зимой будет очень холодно» или «Мне кажется, нужно отогнать машину в мастерскую, чтобы сменить резину». Она говорит это так, как будто черепно-мозговая травма — это обычная заусеница.
Я не понимаю, что это означает.
Ему сделали операцию, чтобы удалить опухоль. Он не может самостоятельно дышать. Он сейчас без сознания.
Пять минут назад я тоже была без сознания, — отвечаю я, но все время думаю только об одном: «Это я виновата».
Я отвезу тебя к отцу, Кара, — обещает Трина, — но ты должна понять, что, когда ты его увидишь, у тебя может случиться шок.
Почему? Потому что он лежит на больничной койке? Потому что у него швы, как у меня, и изо рта торчит трубка? Мой отец тот человек, который никогда не спит и редко сидит дома. Если увижу его спящим в кресле — это уже шок.
Она вызывает медсестру и санитара, чтобы усадить меня в инвалидную коляску, а для этого нужно отсоединить капельницу. Я стискиваю зубы, когда меня поднимают с кровати. В коридоре пахнет, как в химчистке, и этот синтетический больничный запах всегда меня пугал.
Последний раз я была в больнице год назад. Мы с отцом ездили с Зази, одним из волков, которых мы иногда привозили в начальную школу, чтобы рассказать, что этих животных необходимо охранять. Отец всегда проводит мини-тренировку, чтобы научить детей правильно вести себя рядом с диким животным: не протягивать руку, не подходить слишком быстро, позволить животному обнюхать себя. В тот день дети вели себя превосходно, как и сам Зази. Но какой-то идиот, малолетний хулиган, в другой части здания нажал, шутки ради, сигнал пожарной тревоги. Громкий звук напугал волка. Животное попыталось сбежать, а ближайшим выходом оказалось зеркальное окно. Отец обхватил Зази, чтобы защитить его, поэтому в окне оказался он сам, а не волк. Естественно, когда я сажала Зази назад в клетку, на нем не было ни царапины. А отец
Стоит ли говорить, что отец отказался ехать в больницу, пока Зази не вернулся в свой загон? К тому времени полотенце, которое он использовал как самодельный бинт, пропиталось кровью, и обезумевший директор школы, который повез нас назад в парк, настоял на том, чтобы отец поехал в травмопункт. Там — здесь! — ему пришлось наложить пятнадцать швов. Но не успели мы вернуться, как отец отправился в загон, где жили Нодах, Кина и Кита — три волка, которых мы взяли щенками и выкормили, стая, где мой отец играл роль волка-диффузора.
Я стояла у цепного забора, наблюдая, как Нодах кувыркается с моим отцом. Он тут же содрал зубами бинт. Потом Кина начала вылизывать рану. Я знала, что она сорвет швы, и была совершенно уверена, что именно на это отец и надеется. Он рассказывал мне о том времени, когда жил в дикой природе, как иногда во время охоты получал раны, потому что его кожа не имела той защитной шерсти, которой покрыты его братья и сестры волки. Когда это таки случалось, волки вылизывали рану, пока она вновь не открывалась. Отец уверовал в то, что какой-то компонент в их слюне лечебный. Несмотря на то что спал он в грязи, об антибиотиках даже мечтать не приходилось, за два года, проведенных в лесу, раны ни разу не воспалились, а наоборот — заживали в два раза быстрее. Когда Кина лизнула рану глубже, отец несколько раз поморщился, но порез наконец перестал кровоточить, и отец вышел из загона. Мы стали взбираться на холм, к своему трейлеру. «До чертиков ненавижу больницы», — объяснил он в свое оправдание.
Сейчас Трина везла меня в инвалидном кресле по коридору — мама следовала за нами по пятам — мимо больных в гипсе или медленно передвигающихся на костылях либо в ходунках. Я лежу в ортопедическом отделении, но отец где-то в другом месте. Нам приходится спуститься на лифте на третий этаж.
Мы въезжаем в двери, на которых написано: «Реанимационное отделение».
В отделении больные не ходят — одни доктора.
Трина перестает толкать кресло и опускается рядом со мной на корточки.
Как чувствуешь, готова?
Я киваю.
Трина спиной вкатывает меня в папину палату, а потом разворачивает лицом к кровати.
Папа похож на изваяние. На одну их тех мраморных статуй, которые находятся в музее в зале древней Греции — сильную, крепкую и с абсолютно безучастным лицом. Я одним пальцем касаюсь его руки. Он не шевелится. Только по одному признаку я понимаю, что отец жив, — аппараты, к которым он подключен, издают тихое, монотонное жужжание.
Это я виновата.
Я кусаю губу, потому что понимаю, что сейчас расплачусь, а я не хочу, чтобы Трина с мамой видели мои слезы.
С ним все будет в порядке? — шепчу я.
Мама кладет руку мне на плечо.
Врачи не знают. — Ее голос ломается.
По моим щекам струятся слезы.
Папочка! Это я, Кара. Проснись! Ты должен очнуться!
Я вспоминаю истории, которые часто можно услышать в новостях, об удивительных исцелениях, когда люди, которых считали навсегда прикованными к постели, вставали и даже бегали. Когда слепые неожиданно прозревали.
Когда отцы с черепно-мозговыми травмами внезапно открывали глаза, улыбались и прощали своих дочерей.