Одинокий волк

Хаусхолд Джеффри

За первую неделю я проплыл всего миль шестьдесят. Спешить мне было незачем, куда важнее было скорее поправиться. Я не рисковал и не напрягался. Пока мой зад не зарубцевался, я дрейфовал или шел под парусом, стоя на коленях, а спал на животе. Это ограничивало скорость моего плаванья. Грести я совсем не мог.

На второй неделе я надумал купить подвесной мотор, но вовремя спохватился и от этой идеи отказался. Выяснилось, что при покупке мотора и горючего придется подписывать столько бумаг, что всякий прослышавший обо мне полицейский или административный орган сможет спокойно меня арестовать. Должен заметить, что писанина делает положение правонарушителя чрезвычайно трудным.

В очередном на пути городе

я нашел старую судовую верфь, где купил реечный парус для рыбацкой шаланды и включил в сделку еще установку на мачте фока. После этого я уже загрузился припасами и мог не заходить в деревни и города. С новыми парусами и пользуясь течением, я мог за день проходить до сорока миль, а что еще важнее — обходить стороной баржи и буксиры, ведущие себя на реке полными хозяевами.

Весь путь по реке я обдумывал, как мне выбраться из этой страны, и наметил три варианта. Первый заключался в том, чтобы продолжать плыть и положиться на везение. Этот путь был определенно рискованным, потому что только на быстроходной моторке можно было бы проскользнуть мимо патрульного катера пограничного порта. А так меня завернут как подозрительную личность или безмозглого идиота, которого не следует близко подпускать к лодкам; да и шансов у моей двенадцатифутовой лодчонки хоть недолго продержаться на плаву при выходе в море практически не было.

Второй вариант предусматривал открытую посадку на пассажирское судно или поезд и надежду, что мое имя и описание еще не дошли до пограничной полиции. Раньше, будь я в своих прежних силах, я попытался бы. Но по мере того, как мое путешествие затянулось на третью неделю, становилось очевидным, что поиски моего тела прекращены, и меня могли считать выжившим, а посему всякий усердный чинуша молил судьбу меня засечь и получить за это повышение по службе.

Третий вариант предполагал отирание в районе доков с целью пробраться зайцем на заграничное судно, кражу надежной лодки или высматривание яхты друзей. Но это требовало много времени, а я не мог ни остановиться в отеле, где меня попросили бы предъявить документы, ни проводить ночь на открытом воздухе, потому что эти же документы мог потребовать полицейский. Но, как бы то ни было, по прибытии в порт мне следовало сразу определиться.

Все это теперь мне видится просто глупостью. Выезд из страны был до смешного прост. Мальчишка, просто угодивший в полицию, додумался бы до этого в один момент. Но я-то возомнил себя выздоравливающим после несчастного случая учителем или неким привидением. Я отбросил свою национальность и позабыл даже, что могу просто обратиться за помощью к своим соотечественникам. Я едва не выкинул свой британский паспорт, посчитав, что без него мне будет безопаснее. Как только приблизился к порту, я сразу увидел английские корабли и понял, что меня запросто возьмут с собой, надо только правильно рассказать свою историю нужному человеку.

Я поставил свою лодку у общего причала и сошел на берег. При этом сделал грубую ошибку, не затопив ее. Я думал об этом, но, помимо неудобства идти обратно вверх по реке в поисках тихого места, где можно скрыть ее без свидетелей под водой, мне не хотелось оставлять свою милую простоватую лодчонку гнить на грязном дне большой реки промышленной области.

В первом магазине дешевых товаров, какой попался на пути, я купил невесть какого назначения комплект одежды из синей саржи и в общественном туалете переоделся. Старую одежду я продал в другом таком же магазине — лучший способ избавиться от вещей, не оставляя следов. Если их кто и купит, то это будет бедняк из нищих работяг. Мой знаменитый пиджак станет для него неоценимым приобретением: будет служить до конца его дней.

Прогуливаясь вдоль причалов, я завел разговор с двумя английскими моряками путем старого и проверенного приема (не стоившего мне и шести пенсов): «Спички

есть?» После чего выпили вместе. Ни тот, ни другой не были с корабля, идущего в Англию, но у них был приятель, который на следующий день отправлялся на дизеле в Лондон.

Окликнули парня, сидевшего у стойки, позвали присесть к нам. Он отнесся ко мне несколько настороженно: решил, что я священник из морской миссии, выдающий себя за простого работягу. Его подозрения быстро развеялись от пары двойного виски и самой нелепой истории своего происшествия, после чего он счел меня «в порядке» и согласился переговорить с помом. Капитан его, похоже, был человеком строгих правил, иначе «он станет без своего билета, если забудет шлепнуть грошовую печать». Но главным на судне, и «ухо с ним держи востро», был мистер Вейнер, старший помощник капитана; по его ироничной усмешке матрос понял, что своего первого пома он считает «тем еще надсмотрщиком», хотя открыто восхищается его бурным темпераментом. Судя по всему мистер Вейнер был тем человеком, который мне нужен. И надо бы, чтоб его захватить, отправиться к нему не откладывая, а то вчера его долго на судне не было и вернулся он поздно.

Дизель оказался чуть больше малого каботажного парохода. Он стоял зачаленный у бесконечного причала, своей белой с серым баковой надстройкой едва дотягиваясь до ватерлинии стоявшего перед ним огромного сухогруза, словно чистенький фокстерьер снюхивался с колли.

У судна стоял портовый полицейский. Окликая кого-нибудь на палубе, я держался к стражнику спиной.

— Мистер Вейнер на борту?

На крышке люка сидел судовой кок и чистил картошку. Он оторвался от котелка и глянул на меня между коленями.

— Сейчас гляну, сэр.

Это «сэр» было неожиданным и приятным. Несмотря на мое потрепанное чужое платье и грязную обувь, кок с одного взгляда отнес меня к классу Икс. Он, конечно, представит меня джентльменом, и мистер Вейнер сочтет себя обязанным меня принять.

Я упомянул «класс Икс», потому что этому классу нет определения. Говорить у нас о высшем обществе, об аристократии или правящем классе бессмысленно. Аристократия, если термин вообще что-то значит, — это землевладельцы, которые, возможно, могут быть отнесены к классу Икс, но составляют лишь самое малое его меньшинство. Представители правящего класса, под коими имею в виду политиков и государственных чиновников, — термины противоречивые в самой своей сути.

Хотелось бы классу Икс дать свое определение. В политическом смысле мы демократия (не лучше ли сказать олигархия, всегда готовая принять талант?) и никак не подразделяемая на классы нация в марксистском понимании. Единственные, кто осознают себя как класс, это те, кто хотел бы причислить себя к классу Икс и те, кто этого не хочет: товарищества выпускников привилегированных школ из пригородов и особенно их жены. Тем не менее глубокое деление на классы у нас существует, но не поддается никакому анализу, поскольку пребывает в состоянии постоянного движения.

Кто принадлежит к классу Икс? У меня нет ответа, пока я не поговорю с этим человеком, и тогда могу сразу сказать. Тут дело не в выговоре, а скорее в мягкости голоса. Одежда, разумеется, никакого значения не имеет. Все дело в том, как она носится. Конечно, я не говорю о провинциальном обществе, где землевладельцы — джентри и не джентри — это вопрос образования.

Желал бы услышать от какого-нибудь ученого мужа-социалиста, как это в Англии получается, что человек по всем экономическим параметрам (то есть по характеру труда и по нищете) может считаться пролетарием и в то же время определенно принадлежать к классу Икс. А иной может оказаться набитым деньгами капиталистом или членом кабинета министров, а то и тем и другим одновременно, но к классу Икс даже близко не подходить, хотя в обычной пивной ему предоставляется отдельный кабинет.