Одиссей покидает Итаку
Шрифт:
Берестин не стал осматривать другие доты, он увидел главное для себя и вновь погнал свой кортеж к аэродрому.
Недалеко от Смоленска он посетил лагерь пленных поляков. Почти пятнадцать тысяч солдат и офицеров старого Войска Польского жили в довольно приличных условиях – намного лучше тех, которые довелось узнать Маркову.
Берестин лично обошел бараки, выслушал претензии и пожелания, ответил на вопросы, и честные, и «провокационные», еще раз подивился, как мало изменился польский характер по сравнению с семьдесят девятым годом, а потом собрал в столовой человек полтораста
– Пан командарм, – поднялся из первых рядов худощавый симпатичный капитан. – Пусть я лично готов воевать и за черта и за дьявола, лишь бы против немца, но так то я. А другие спросят – не хотят ли русские руками поляков побить немца, а потом, когда не останется ни немцев, ни поляков, снова забрать Варшаву себе? Как уже забрали Белосток?
– Пан капитан не читал Ленина?
– Нет, прошу пана, у меня были другие интересы.
– Если пан поверит мне на слово, я скажу, что Ленин и партия большевиков неизменно выступали за независимость Польши. Что и было подтверждено в восемнадцатом году.
Алексей кивнул адъютанту, тот исчез и вскоре вернулся с целой стопой коробок папирос и сигарет.
– Панове, курите и чувствуйте себя свободно. Не скрою, у меня масса дел, и я нашел бы лучшее применение своему времени, чем беседа с вами, не в обиду будь сказано, но я давно и серьезно интересуюсь польским вопросом и сейчас имею наверняка последний случай спокойно поговорить с настоящими поляками. Конечно, считаю своим долгом предупредить, что после нашей беседы ни один из вас в ближайшие две недели не увидит никого из своих товарищей, кроме сидящих здесь…
По залу прошел гул.
– Спокойно, панове. Вы военные люди, а я уже сказал вам столько, что не могу рисковать. Те из вас, кто согласится на мои предложения, получат соответствующие возможности, прочие будут изолированы вплоть до эвакуации лагеря в глубь страны, потому что на территории, которая на днях станет театром военных действий, мы вас, конечно, не оставим.
Вскочил толстый полковник.
– Не будет так, что вы нас просто… ликвидируете?
Берестин пожал плечами.
– Зачем, пан полковник? Мы вас врагами не считаем. А за некоторые… исторические недоразумения… ни вы, ни я личной ответственности не несем. К тому же я ведь немедленно обещаю дать любому из вас в руки оружие.
– Ваш СССР способен выставить на фронт десятимиллионную армию. А нас две-три дивизии. Зачем мы вам?
– Мы – братья по крови, хоть судьба и история долго нас разводили. Под Грюнвальдом мы сражались вместе, к вам на помощь пришли русские полки. Какую личную выгоду имели те, кто там погиб? Вот и я, с одной стороны, хочу, чтобы каждый, кто способен и желает воевать против общего врага, делал это. Раз! Пример нескольких тысяч воюющих поляков поднимет на борьбу еще десятки тысяч – это два. А десятки тысяч бойцов в тылу врага – уже серьезная для нас помощь. Польская армия, сражающаяся в одном строю с нашей, – серьезный аргумент за изменение послевоенных границ в пользу той же Польши. Три.
– А какие это будут границы? – выкрикнул кто-то.
– Ну, я не Лига Наций. Не скажу точно. Но думаю, что все исконно польские будут польскими. Что вашими не будут ни Смоленск, ни Киев –
В зале сдержанно засмеялись. Очевидно, идеи Пилсудского разделяли далеко не все.
В общем, Берестин беседовал здесь три часа, и результаты его удовлетворили.
В западной части округа Берестин с удовлетворением отметил, что намеченные меры маскировки и дезинформации уже действуют. С десятого июня были запрещены всякие самостоятельные передвижения военнослужащих, чтобы исключить возможность действия абверовской агентуры. Теперь каждый боец и командир, обнаруженный за пределами части, подлежал задержанию и строгой проверке, если только не имел специального, ежедневно заменяемого пропуска. И за первые дни действия этой меры было задержано не меньше сотни агентов в нашей военной форме. Введена была строжайшая охрана линий связи, вокзалов, автодорог и мостов, постоянная радиопеленгация, и агенты, не отловленные сразу, глубоко легли на дно, неведомо чего ожидая.
В то же время пограничники, чекисты и прибывшие в округ выпускники военных училищ имитировали бурную деятельность в давно покинутых военных городках, болтали лишнее в местах скопления людей, гоняли по привычным маршрутам машины, оборудовали для немецких воздушных разведчиков ложные аэродромы.
Рычагов, встретивший Берестина в приемной штаба округа, доложил, что за те дни, в которые командующий отсутствовал, авиация перехватила над нашей территорией тридцать два немецких разведчика. Два сбиты, восемь посажены у нас, остальные отогнаны. В Москву поступило пять серьезных нот.
– Про ноты знаю. Наплевать и забыть. Но работать надо аккуратней. Не всех отгонять. Там, где у нас ложные позиции, – пусть летают. Прочих деликатно сажать. И скажи особистам – пусть они организуют от двух-трех экипажей просьбы о предоставлении политического убежища, они, наверное, еще не разучились? Пусть признаются, что готовится нападение на СССР. Посмотрим, как Берлин отреагирует.
Рычагов доложил о готовности аэродромов перехвата и о развертывании придуманных им зенитных батарей-ловушек. Все шло по плану.
– Запомни, Рычагов, – высказал Берестин наболевшую мысль. – Если со мной что случится, главное – массированное использование авиации. В первое время ты неизбежно окажешься слабее, и упаси тебя бог пытаться успеть везде. У тебя будут требовать прикрытия и поддержки все, но ты не поддавайся. Не позволяй раздергивать авиацию по эскадрильям и звеньям. Пусть где-то останутся дырки, но меньше чем полками самолеты не выпускай. Полк не разобьют, а поштучно запросто расколошматят.
Он-то помнил, как оно было в тот вариант, – хоть парой, хоть одним самолетом, но прикрой переправу, хоть звено, да подними на штурмовку… Даже из Москвы такие приказы поступали.
И опять все дело сводилось к тому, что несчетному легиону «ответственных людей» всегда проще и понятнее казалось и кажется имитировать деятельность, не считаясь с ценой и кровью – исполнять любые указания и намеки сверху. Что корпус спалить без пользы к юбилейной дате, что кукурузу в Вологде сажать, что личных коров резать для приближения коммунизма – для этого ряда «партийных» деятелей все едино.
– Товарищ командующий, – вдруг встал Рычагов, – разрешите доложить: своей властью арестовал ряд ответственных работников НКВД за саботаж и пособничество врагу.