Одиссей, сын Лаэрта. Человек Номоса
Шрифт:
Следовало торопиться. Судя по здоровому аппетиту гостей, барашки вполне могли иссякнуть.
Глаза Эврилоха горели. Парень впервые выбрался с Итаки — и сразу же с головой окунулся в надрывный разгул небывалого сватовства. Он уже успел дважды попытать счастья: на мечах и в копейной схватке. Меч у Эврилоха выбили почти сразу (одно утешение — выбил сам Патрокл!), зато на копьях итакиец отличился и теперь жаждал вкусить кулачного боя. Вот только вино допьет, съест чего-нибудь и побежит вкушать. Это правильно, подумал Одиссей. Это верно. Лучше заранее: без зубов не очень-то пообедаешь…
Под столом дремал Аргус. Дергал лапой,
В толпе изредка мелькали Эвмей с Филойтием; разумник-Ментор ушел беседовать со спартанскими даматами, а няня и вовсе осталась в шатре. Итакийцы стали лагерем на речном берегу: басилейский дворец был забит до отказа, а селиться у знатных горожан Одиссею на удивление единодушно отсоветовали Ментор и кормчий Фриних.
Да и самому-то не больно хотелось.
По левую руку толпа зашумела, попятилась — видимо, давая место для нового состязания. Что творится внутри круга, было не разглядеть за плотным кольцом спин. Причем не одному Одиссею. Маленькая рыжеволосая девушка, одетая в нарядный, слегка поношенный гиматий цвета бирюзы, пыталась протиснуться между зрителями. Тщетно. Тогда она стала подпрыгивать, в надежде увидеть что-то поверх голов.
Сразу вспомнилось: Калидон, толпа на площади — и он, Одиссей, пытается высмотреть Диомеда, проклиная свой малый рост.
Одиссей поднялся из-за стола.
— Скажи, пусть несут жаркое. И зелени — побольше. Я сейчас…
Он сам не заметил, как оказался рядом. Прыгнул через балюстраду, и вот — уже стоит подле девушки.
Совсем молоденькая. Лет четырнадцать, не больше.
Возле такой чувствуешь себя Гераклом.
— Посмотреть охота?
— Ага! Там мой брат. Сейчас они с мессенцами канат перетягивать будут…
Огненно-рыжие кудри. Россыпь веснушек. Чуть вздернутый нос. Будто в ручей глядишься, на самого себя. Только глаза — широко распахнутые, зеленые, с золотыми искорками в глубине — чужие. Незнакомые.
…чужие?..
— Сейчас поглядим! — уверенно заявил Одиссей. Он еще не знал, что станет делать; но это было неважно. Сгрудились тут, понимаешь!
— Эй, богоравные!.. а ну-ка, посторонись! подвинься!..
— Куда прешь, лисенок? Твое место, знаешь, где? — рявкнул кряжистый бородач, оттирая Одиссея боком. И заржал с намеком. Хитон бородача взмок от пота — такие детины на жаре всегда обильно потеют. Вокруг народ тоже стоял стеной. Стало ясно: без изрядной потасовки не пробиться. А драться не хотелось.
— Не горюй, рыженькая! — улыбнулся Одиссей загрустившей девушке. — Становись!
И сцепил ладони в «замок».
Девушка, еще даже не успев понять, что задумал добровольный помощник, храбро поставила ногу на сцепленные руки. Мгновение — и она, вскрикнув от неожиданности, уже сидит на плече Одиссея (места ей там оказалось предостаточно!), а рыжий осторожно придерживает рыжую за талию — еще свалится, глупая!
— Теперь видно? — спросил снизу новоявленный Атлант.
— Ой! да… все видно! Спасибо…
Я очень люблю возвращаться сюда. В момент первой нашей встречи: чистый, незамутненный миг случайности. Такие возвращения даются мне легче легкого — как легко было держать на плече зеленоглазую пушинку, совсем не ощущая ее веса.
Я мог бы простоять так целый день.
Я могу стоять так целую жизнь.
Память ты, моя память!.. Спасибо тебе за этот берег. За дар возвращаться
И не уберу никогда.
Это ведь очень просто.
Да, я любил многих женщин. И до, и после. Любил искренне, не умея иначе. Шептал: «Я люблю вас!», не кривя душой. Лишь тебе, моя случайная судьба, я никогда не говорил вслух: «Я люблю тебя!»
Мне было стыдно.
Как стыдно объясняться в любви самому себе.
— …проиграли. Жалко!
— Ерунда! В другой раз выиграют.
Отпускать девушку не хотелось. Да и она не предпринимала попыток слезть. «Вот так и увезу ее на Итаку. На плече!» — мелькнула шальная мысль.
— А ты, гляжу, парень не промах! — осклабился давешний бородач, поправив съехавший набекрень золотой обруч. — Помощь не нужна, лисенок? Девки любят, когда во все ворота…
Одиссей молча опустил рыженькую на землю.
После слов бородача хотелось пойти умыться.
— Передумал? Ну, тогда гуляй! Подержался, и будет с тебя. Эй, зорька, хочешь сына от настоящего мужчины?! На что тебе сопливый недомерок, когда рядом есть Филамилед, басилей шумного Лесбоса?!
Бородатый Филамилед покосился на Одиссея и с неожиданным проворством ухватил девушку за талию, привлекая к себе.
— Пошли! Любая рабыня почтет за счастье…
— Я не рабыня! — Девушка рванулась прочь. — Я дочь Икария! я — племянница Тиндарея Спартанского!
— Ишь ты! Всегда мечтал породниться со Спартой!
— Почтенные люди для этого засылают сватов, — Одиссей почувствовал: глаза его нехорошо щурятся. Будто на мишень смотрел. Ладонь же, как бы между прочим, легла на запястье наглого лесбосца. — Подарки дарят, если не скряги. По крайней мере, на Итаке, где правит мой отец, заведено так. Может быть, на твоем многошумном Лесбосе другие, более достойные обычаи? Может быть, там с твоей сестрой способен развлечься любой золотарь? Или лесбиянки предпочитают вам друг дружку?!
Нянюшкина наука змеей вползла в пальцы. Свила кольца; ужалила. Охнув, Филамилед невольно выпустил девушку, которая мигом поспешила укрыться за спиной Одиссея.
— Это кто золотарь? Я тебя спрашиваю, рыжий недоносок! Я, лесбосский владыка — золотарь?!
— Я имен не называл, — пожал плечами Одиссей. — Но если ты сам так считаешь..
Толпа любит подобные шутки. Вон, смеются. Гаденько, со значением.
— Дерзишь старшим? считаешь себя мужчиной?
Одиссей вдруг ощутил: стремительно, с оглушительной скоростью удара молнии, на него навалилась скука. Скучно… холодно… нет злости, раздражения, волнения тоже нет.