Одиссея Хамида Сарымсакова
Шрифт:
— А ежели я еще не рассчитался с фашистами, тогда как? — зло ответил матрос. — Ты в плену ихнем по-настоящему не был. Счастливчик!
Раненых привезли в венгерский город Сегет. Здесь находился эвакогоспиталь № 3635. Шикарный домина, просторные палаты, белоснежное белье, прекрасный уход.
Первым делом Хамид написал письма домой и в полк. А когда стал ходить с костылем, заказал себе морской китель и брюки. Пуговицы форменные раздобыл у моряка. Пять штук. Дарил палатному врачу Беседовской, от имени всей палаты, цветы, сирень.
Рана долго не заживала. Выписали Хамида
Таков вкратце фрагмент из одиссеи Хамида Сарымсакова. Такова цена его скромной медали «За взятие Будапешта».
ГЛАВА XIX. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ И ЕЩЕ ПОЧТИ ДВАДЦАТЬ
Сергей Петрович Мятишкин (тот самый паренек, что когда-то сообщил матери Хамида о том, что жив ее дорогой сын), подлечившись, уехал на работу в Карши. Затем его перевели в Наманган. Когда жил в Ташкенте, Хамид с Сергеем встречались, а разделили их версты — потеряли связь. Словом, как у Константина Симонова: «Вот встретиться — это бы здорово! А писем он не любил».
Двадцать лет спустя после описываемых событий Сергей (теперь уже Сергей Петрович Мятишкин, почтенный государственный инспектор по торговле) возвратился в Ташкент. И конечно же, пошел он на улицу, где жил его друг Хамид Сарымсаков. Дом стоял на месте, но жили в нем другие люди. Куда переехали Сарымсаковы, Сергей Петрович так и не узнал.
А еще лет десять спустя Сергей Петрович, будучи в гостях, вдруг случайно услышал, как Таня Садыменко, студентка Ташкентского политехнического, с увлечением рассказывает о своих преподавателях. И вдруг... «А еще у нас есть профессор Хамид Газизович Сарымсаков...»
— Что?.. — вмешался Сергей Петрович. — Какой Сарымсаков?!
— Наш профессор. Строгий, но справедливый.
— Худенький, стройный такой. Волосы густые, черные...
Студентка замялась.
— Как вам сказать?.. Не то, чтобы он был очень худой и стройный, но и не толстый. А насчет черных волос... Может, были у него когда-то густые и черные.
Сергей Петрович хлопнул себя по лбу и расхохотался.
— Ничего смешного я не сказала, — нахмурилась студентка. — Напрасно вы хохочете.
— Это я над собою смеюсь, Танечка. Я как-то запамятовал, что прошло уже более тридцати лет.
— А вы что, знакомы с Хамидом Газизовичем? — студентка удивленно посмотрела на работника торговли, такого далекого от научного и авиационного мира.
— Если тот самый Хамид Газизович Сарымсаков, то очень даже знаком.
— Он заведует кафедрой «Конструкция и проектирование самолетов».
— Ну тогда это обязательно он! Хамид в войну был штурманом пикирующего бомбардировщика Пе-2. Человек легендарной фронтовой биографии!..
...А рано утром, на заре, в квартире Хамида Газизовича раздался телефонный звонок.
— Здоров, профессор! Рад за тебя. Обнимаю.
— Кто это говорит? — не сообразил со сна Хамид Газизович. — Не узнаю.
— Зазнался, Хамид, друзей не узнаешь?
— Все-таки...
— Серега я. Теперь, конечно, для окружающих — Сергей Петрович. А для тебя по-прежнему Серега Мятишкин я... Серега Мятишкин!
Вот
* * *
И вновь я, автор повествования, беседую с X. Г. Сарымсаковым.
Но теперь я не вызываю в своем воображении образ юного штурмана морской авиации. Передо мною реальный, во плоти, доктор технических наук профессор Хамид Газизович Сарымсаков. И говорю ему я уже «вы», поскольку собеседник старше меня на три года, а не двадцатитрехлетний молодой человек.
— Расскажите, Хамид Газизович, как вы стали профессором?
— Как я дошел до жизни такой?— улыбнулся Сарымсаков.— Что ж, извольте.
Я смотрю на собеседника н ловлю себя на мысли, что юный Хамид и нынешняя его «модификация» очень схожи. Темные приветливые глаза, овал лица. Правда, шевелюра стала с сединой и, так сказать, несколько лимитирована. И фигуру уже не назовешь худощавой. Но это он, он — мой Хамид, юный и бесстрашный штурман, которому выпало в военную годину пережить минимум семьдесят четыре смерти и еще много такого, чего хватило бы и на десятерых.
Обычно профессия налагает свой отпечаток на внешность человека, характер. Бухгалтеры, как правило, люди степенные, педантичные. Искусствоведы и актеры склонны к экзальтации и словцам и выражениям типа: «Волнительно» и — «Я не побоюсь этого слова». Метростроевца узнаешь по натруженным рукам, развалистой походке и лихости речений. Летчики люди порывистые, с размахом. Типичным представителем этой героической профессии был Валерий Чкалов. Мне посчастливилось видеть этого легендарного человека незадолго до его гибели. Чкалов, окруженный публикой, кормил мороженым-эскимо дуровского слона. Он скормил ему двадцать штук эскимо. И угощал бы еще, но у мороженщицы кончился товар. Он и в малом и в большом был — с размахом, например, умудрился вытащить из тюрьмы человека, о котором твердо знал: человек не виновен! А это, смею вас уверить, было делом не простым.
Но если кто не знает Хамида Газизовича, никогда не догадается, что этот симпатичный человек — бывший пикировщик, бессчетное число раз «игравший» в зловещую игру со смертью. Посмотрит и подумает: «Наверно, ученый, а может, литературный критик, эстетик?..»
Речь профессора Сарымсакова интеллигентна, несколько колоритна. В выражениях чувств сдержан. Но иногда и пошуметь может.
Но юного и нынешнего Сарымсакова роднит одно — любовь к Родине, беззаветное служение ей.
— Рассказывайте же, Хамид Газизович.
— Извольте... Выписали меня из госпиталя, и получил я направление в... запасный полк! «Я же авиационный штурман!» — «Всех туда направляем. Поезжайте — на месте разберетесь».
В Вену я шел на бронекатере. Незабываемое путешествие! Прекрасный (хотя и не голубой) Дунай, живописные берега, команда. Плыли весело. Жаль было расставаться с командой катера. Но надо.
С трудом отыскал в огромном городе нашу комендатуру. Майор, ознакомившись с документами, огорошил: «Мы посылаем вас на курсы усовершенствования офицерского состава». — «Товарищ майор, я ведь не пехотинец. Я — штурман, воевал в пикировочном полку». — «Штурман, говоришь? А как в пехоте оказался?»