Одиссея "Варяга"
Шрифт:
– Так Вам разве кто-то запретил? Канал и бочки в полном порядке, новые поставлены... Спасибо Вам! Буксиры уже выходят, и "Громобой" с большим начальством за ними! Телеграфа у Вас нет, никто "Надежному" персонально не сигналил. Сами решайте!
– Спасибо!
Так... Сколько же у меня пластинок осталось? Штук двадцать есть. Хватит, вроде как... Пусть потом фитилят как хотят, но не снять ЭТОГО я не могу. Один раз в жизни такое бывает. Или даже реже. Эх, Господи, благослови!
– метнулась в голове Чихачева, уже шестой год
Через пару минут на ледоколе началась возбужденная суета. Боцман добыл давно ждавшие своего часа флаги расцвечивания, вскоре они были растянуты, как и положено от гюйсштока до флагштока через топы стенег. На мостике, справа от входа в ходовую рубку занял свое нештатное, но лучшее место штатив фотоаппарата, а рядом, на готове, под рукой - коробка с пластинками. Готовых стекол оказалось аж целых двадцать шесть.
– Ну, вроде все у нас к параду готово...
По поводу ободранной льдом краски на посятых бортах, ржавчины и явно видимых последствиях недавнего угольного аврала, командиру осталось лишь тяжко вздохнуть...
– Лево на борт... Так держать... Полный вперед!
Маленький портовый ледокол, вытащивший на своих стальных плечах-бортах вторую зимнюю навигацию в акватории главной базы, развернулся, отчаянно задымил, и прибавив ходу решительно отправился встречать возвращающийся домой победоносный русский флот. Отправился прямо в историю, потому что серия из двадцати фотоснимков Чихачева оказалась единственной, запечатлевшей самые яркие и пронзительные моменты этого дня "со стороны", поскольку Апостоли со своей фотокамерой находился на борту флагмана Руднева...
Что-ж: видит Бог, и трудяга "Надежный", в очередной раз доказавший, что имя корабля во многом определяет его судьбу и характер, и его выложившийся на все сто, измотанный экипаж, имели на это полное моральное право...
– Влезть бы нам всем в Золотой Рог до темноты с этакой-то оравой...
– Всеволод Федорович, дорогой, ну кто нас теперь куда гонит? Сами посудите. Полно те, ей Богу, себя накручивать. Не Цугару, чай! Там - согласен, понервничать пришлось, когда стало ясно, что тральный караван вот-вот против волны выгребать не сможет. Но справились же. А здесь наша дорожка протралена, "Надежный", судя по телеграмме Гаупта, все прошкрябал, и не один раз...
– Прошкрябал. Не сомневаюсь. А коли ночью кто борт пропорет? Он же лед поколол только, а не в крошку истолок или растопил. Днем опасную ледышку с моста увидеть - плевое дело. А ночью?
– Не войдем все за день, кто-то из пароходства и на якоре утра подождет. Война кончилась. Топить нас никто пока больше не собирается. Не волнуйтесь понапрасну.
– В этом Вы правы, конечно, Петр Алексеевич... Что-то действительно нервы никак в порядок не соберу. Как будто пружина в часах раскрутилась
Из-за Веницкого еще волнуюсь: все ли у него нормально в Вэй Хае пройдет, сможет ли "выковырять" наших. Совсем мне подзатянувшееся молчание Форин оффиса не нравится. Затевают какую-то гадость нам бриты... Очередную! А у нас в их порту - три броненосца... Я поэтому и попросил Алексеева послать "Святителей" с "Пересветом". Все-таки любую аргументацию хорошо подкреплять главным калибром! Или я сгущаю? От войны никак не отойду?
– Честно говоря, я пока тоже оглушен немножко. Так вот взять и шагнуть из войны в мир... Утром сегодня опять вскочил как ошпаренный - приснилось, что Николая Александровича с Фитингофом на их "столе-крейсере" Камимура изловил.
– Доброе утро, господа... Всю жизнь мне поминать теперь будете, Петр Алексеевич, ту нашу прогулку к Гуаму?
– вдруг подал откуда-то сзади голос Беклемишев.
– А, "Гроза береговой обороны и судоходства" Страны восходящего солнца пожаловали! Милости просим! Присоединяйтесь-ка к нам, присоединяйтесь. С весной Вас, однако...
Мы тут с Всеволодом Федоровичем поднялись к корабельному начальству. Поглядеть далеко ли до дому осталось. И по пустякам не обижайтесь, я ведь тогда из-за Вашей задержки пол пузырька валерьяновой настойки истребил...
– Допустим, но я не за себя вовсе. Вы, Петр Алексеевич, опять "Наварина" "столом перевернутым" прилюдно обозвали. Некрасиво это, знаете ли. Да-с. Я все слышал. А ведь просил же... И Вы обещали!
– "Перевернутым"! Да боже меня упаси! Напраслину возводите. У меня пол мостика свидетелей здесь. Ну, не обзывал я "перевернутым" Ваше любимое блю...
– Безобразов осекся, прикрыв рот рукой. Последний слог "до" остался не произнесенным...
Вокруг раздались сдавленные смешки, тихое хихиканье, а не сумевший как всегда сдержаться Руднев закатил глаза и с трагической миной процедил:
– Дуплет-с, господа!
А затем, разряжая неловкую паузу, вынес вердикт:
– Во-первых, пока я еще командую флотом - никаких дуэлей. Тем более среди адмиралов. Во-вторых, Петр Алексеевич, Вам все-таки придется сейчас прилюдно каяться. Мне-то ведь Вы тоже обещали. Помните: когда мы у Горы стояли? Вы же знаете - у Николая Александровича это любимый пароход. А он у нас однолюб. Понимать надо такие вещи.
– Ладно, все, господа. Виноват. Признаю. Раскаиваюсь... Вы удовлетворены, Николай Александрович? Торжественно обещаю при всех Ваш любимый "Наварин" больше не обижать.
И хватит смеяться, молодежь!
– Спасибо, Петр Алексеевич, - Беклемишев, улыбаясь, подошел к Рудневу, Безобразову, а так же к стоящим вместе с ними командиру "Потемкина" Васильеву и старшему офицеру Семенову, - Будем считать инцидент исчерпанным. В самом деле, зачем обижать моего "старика". По Уставу ведь не положено, чтоб у корабля сразу три прозвища было...