Одиссея "Варяга"

Чернов Александр Борисович

На рассвете произошла весьма неприятная встреча. Из утреннего тумана выполз небольших размеров пароходик, тонн так на полторы тысячи, и что-то радостно засемафорил "Варягу". Ситуация осложнялась тем, что стрелять из пушек сейчас категорически не рекомендовалось. Ввиду близости берега стрельбу могли услышать и поинтересоваться, кто это палит в водах империи восходящего солнца? А с учетом того, что поиски пропавших гарибальдийцев уже наверняка начаты, кто-нибудь в штабе Того мог сложить два и два. Руднев провел на мостике бессонную ночь в ожидании неприятностей, и,

наконец, дождался их с рассветом, как только он расслабился. Данный факт никак не улучшало его настроения, и так испорченное двухдневным недосыпом, поэтому его обращение к вахтенному сигнальщику Вандакурову больше походило на рычание волка в капкане, чем на нормальный приказ.

– Отвечай!

– Ваше благородие, а что отвечать-то? Неужто вы поняли, что они пишут? И на каком языке отвечать, я японским-то не владею...

– Еж твою мать в ее толстую задницу по международному коду!!! Отвечай что угодно, только быстро, пока они не опомнились! На руле - курс на сближение, машины - средний вперед.

Не успел еще Руднев проорать свою емкую и образную речь до конца, как Вандокуров защелкал семафором, по движению его рук Руднев и все остальные находившие на мостике явственно читали, "... з а д н и ц у"

– Ваше благородие, а разрешите, я его еще в задницу по-японски пошлю?

– Ну вот, а говорил, японским не владеешь! Посылай, конечно. А откуда знаешь, как?

Не отрываясь от передачи второй части сообщения (нравы на "Варяге" стремительно либерализировались, на что сквозь пальцы смотрели все, кроме старшего офицера), Вандокуров пожал плечами:

– Дак, вашбродь, я по-японски только посылать и умею! Да и то, токмо морзянкой. Эдак тому с пол года назад с сигнальным с "Чиоды" пили вместе, ну, после третьей тот и поделился, как морзянкой посылать. Я ему на русском, он мне на японском, ну, я не он, это япошки на выпить слабаки, не мы, еще трезвый был, вот и запомнил.

Руднев понимающе хмыкнул и переключился на более насущные проблемы.

– Балк! Свистать твоих абордажников на верх! На пулеметах, как подойдем к этому уроду на пять кабельтовых, дайте пару очередей поверх рубки! Как только японец застопорит машину, мы с ним в притирку пройдем, а вы в шлюпку и гребите к нему. Взрывать его тут не стоит, придется хоть на двадцать миль от пролива отвести, а там или подрывными патронами, или если рядом никого не окажется, потренируем наши свежеиспеченные расчеты башен на "Корейце" и "Сунгари". Я им давеча обещал практические стрельбы.

На приближающемся пароходе были сильно озадачены абракадаброй, переданной с приближающегося головным крейсера, но специфически-японское завершение передачи "И чтобы тебя в аду любили Западные демоны" не оставило у капитана сомнения, что он каким-то образом поставил свой пароходик поперек дороги Японского Императорского флота. Так что последовавший приказ лечь в дрейф если и вызвал удивление капитана, то только потому, что был передан по международному коду, "неужели эти вояки не разглядели восходящее солнце у меня на корме?" и сопровождался пулеметной трескотней. Зачем? Он, как и любой

подданный Микадо, и так готов на любые жертвы ради флота Восходящего Солнца! С крейсера, медленно подошедшего на четыре кабельтова, слетела в воду шлюпка, полная вооруженных людей, и под размеренное гиканье гребцов понеслась к трапу каботажника.

Через пару часов японец дымил в голове каравана на своих максимальных тринадцати узлах, медленно удаляясь от остальных кораблей под конвоем крейсера. На мостике "Варяга" запыхавшийся, но довольный Балк докладывал командиру и собравшимся полюбопытствовать офицерам о захвате.

– Типичный каботажник, старая калоша. Полторы тысячи тонн, следует в балласте в Токио. Ничего интересного, кроме названия.

– И как же это чудо, столь некстати попавшееся нам на дороге, называется?
– С трудом подавив зевок, поинтересовался Руднев.

– "Хуяси-Мару".
– Отчего-то вполголоса ответил непривычно смущенно выглядящий Балк.

– Как-как?
– С мостика донеслись вопросы офицеров, не расслышавших имя жертвы.

– "Хуяси-Мару".

Этого старший помощник, по должности обязанный следить за порядком на борту, вынести уже не мог.

– Мичман Балк, что вы себе позволяете? Я понимаю, что наш командир нам всем порекомендовал почитать побольше литературы о пиратах, чтобы проникнуться духом каперства. Кстати, господа, кто опять не вернул Эксвемелина в библиотеку? Как не стыдно, господа! Но такие выражения на мостике крейсера Его Императорского Величества Российского флота категорически недопустимы!

– А я-то тут при чем?
– взвился Балк.
– Я, что ли, объяснялся с капитаном? У нас, если помните, граф Нирод записной знаток японского, он и пояснил мне, отсмеявшись, что "хаяси" по-японски "роща". Вполне нормальное, поэтическое название.

Старательно пытаясь не рассмеяться в голос, присутствующий на мостике Зарубаев попытался разрядить ситуацию:

– Да, не повезло кораблю с названием...

– Не повезло скорее капитану, - поправил его Балк, - я же с казаками высаживался, как обычно. Ну и Красный, Михаил, тоже там был, он нас на мостик и сопровождал. После того, как граф Нирод в третий раз переспросил название судна и в третий раз получил ответ "Хуяси-Мару", он немного не разобрался в ситуации.

– Каким же образом?
– Поинтересовался кусающий усы, чтобы не засмеяться, Руднев.

– Со словами, кажется, "ах, ты еще и лаяться на их благородие будешь, обезьяна желтая", съездил ему по зубам. Прикладом.

Отсмеявшись, офицеры разошлись кто спать, кто по вахтам. Руднев, поймав Балка на трапе, поинтересовался, и как все же на самом деле называется захваченный пароход.

– Как сказал, так и называется, "Хаяси-Мару". Но Красный и правда немного не расслышал... Так что, кроме одной буквы - все остальное чистая правда.

– Шалите, мичман, шалите. Ну да ладно. Еще через час снимайте с этой хуяси команду, судовые документы, все, что покажется ценным или полезным, бар проверить не забудьте, кстати, а потом устроим артиллерийские учения.