Одна девушка и тысяча влюбленных
Шрифт:
Лачи кивнула и опустила глаза.
— Сколько ты уже выплатила?
— Восемьдесят рупий.
Она смотрела в землю, не смея поднять глаза. Лицо начальника станции смягчилось. Он приоткрыл ящик своего стола и, казалось, о чем-то размышлял. Наконец решился, достал несколько банкнот и протянул их Лачи.
— Вот, возьми и отдай этому негодяю!
В порыве благодарности Лачи опустилась на колени и обняла ноги Расак Лала. Но едва она поднялась с земли, как оказалась в его объятиях. На искаженном страстью лице Расак Лала она прочла то же выражение, что было недавно на лице Мадху Лала — «недозрелой папайи». Лачи охватило
— Полиция! — крикнул он.
Вбежал Дату.
— Заприте эту негодную девчонку в подвал, — приказал Расак Лал. — Она — подлая воровка!
— А сам ты кто? Ты гнусный развратник! — крикнула Лачи. — Постыдился бы, я ведь тебе в дочери гожусь!
— Бросьте ее в подвал! — повторил разъяренный начальник.
— Ну, погоди, я еще расцарапаю тебе рожу! — крикнула Лачи.
Дату поволок ее из кабинета.
ГЛАВА 7
Лачи просидела под арестом три дня. На четвертый ее выпустили. Спотыкаясь, она поднялась из подвала и увидела Гуля. Но это не был прежний Гуль. Лицо его осунулось и пожелтело, и он был весь в пыли. На нем были шаровары и патанская [9] рубашка, поверх рубашки — черный жилет, а на голове шапка и тюрбан. Жилет был подпоясан кожаным ремнем, на котором висел точильный брусок и много ножей, кинжалов и ножниц.
9
Патаны — название населяющих северо-запад Пакистана афганских племен.
— С чего это ты так вырядился? — удивилась Лачи.
— Отец прогнал меня из дому.
— За что?
— За то, что я попросил у него денег для тебя. Как ты посмел, говорит, полюбить цыганку? Я тебе не то что триста пятьдесят, а и трех рупий не дам. Вон из моего дома!
— Но где же ты был эти дни? И почему в ту ночь не пришел на мост?
— Как же я мог прийти? Мне было стыдно явиться без денег. И я все пытался устроиться на работу. В муниципалитете требовался конторщик. Но меня не взяли, говорят: «Нельзя, ты нездешний». В другом месте говорят: «Нельзя, ты патан». В третьем сказали, что у меня какой-то отпугивающий вид… Что мне было делать? Куда податься? И тут подвернулся наш земляк — точильщик Абдул Самад-хан. Он захотел помочь мне и обучил своему ремеслу. За день мне удается заработать две — две с половиной рупии, и я собрал для тебя тридцать рупий…
— Где же они? Давай сюда! — обрадовалась Лачи.
— У меня их уже нет, — смущенно ответил он.
— Истратил?
— Я отдал их Расак Лалу. Иначе он не отпустил бы тебя…
Лачи бессильно опустилась на доски платформы. Перед ее глазами холодным, безжизненным блеском светились рельсы. Далее, за сетью запасных путей, тянулась металлическая ограда, за нею — железнодорожный поселок, еще дальше — цыганские шатры, а за ними — купы деревьев, голые ветви которых были обнажены, как клинки кинжалов. В тот день, когда на них появятся красные цветы… Вот если бы на ветвях вместо цветов росли деньги! Она бы нарвала их целую кучу и отнесла Дамару. Хоть бы раз свершилось такое чудо!
Лачи медленно встала и побрела.
— До весны далеко, — сказал он. — Будь спокойна, я успею выплатить твой долг!
— На меня наводят страх эти обнаженные ветки. — Она вздохнула. — Каждое утро я с тревогой смотрю, не набухают ли на них почки. В этом году я так боюсь прихода весны!
— Дай бог, чтобы она подольше не наступала! — сказал Гуль. И оба замолчали.
— Почему ты улыбнулся? — вдруг спросила Лачи.
— Я забыл тебе рассказать: я ведь тоже начал жульничать.
— Что же ты делаешь? Воруешь уголь?
— Нет, я натачиваю ножи и кинжалы только с одной стороны.
— Почему?
— Чтобы они поскорее затупились и их снова принесли точить.
Лачи засмеялась. Ей понравилась эта маленькая хитрость Гуля, и сам он как-то сразу стал ей родней и ближе.
— Покажи-ка руку!
Гуль протянул ей свою ладонь. Она осмотрела ее со всех сторон, помяла обеими руками и сказала:
— Да разница же заметна.
— В чем?
— Раньше руки у тебя были такие мягкие, а теперь стали грубей и сильней. — Она заглянула ему в лицо и сказала с нежностью: — На щеках у тебя пыль, борода отросла. Теперь уже ты не выглядишь чистюлей, как раньше.
— Что поделаешь, — смутился Гуль, — такая уж у меня работа. Целый день на улице… Но я буду бриться всякий раз, как идти к тебе!
— Нет, нет, не надо. Пусть у тебя отрастет борода, ты мне больше нравишься такой.
Рука Гуля, которую Лачи все еще не отпускала, крепко сжала ее маленькие ладони. Его охватила сладостная истома, и на сердце вдруг стало совсем спокойно. Лачи заглянула ему в лицо и нежно прошептала:
— Гуль!
— Что?
— Ты любишь меня?
— Да!
— Ты женишься на мне?
— Да!
— Ты построишь для меня дом?
— Да!
— И ты будешь каждый вечер спешить ко мне и стоять нетерпеливо в очереди на автобусной остановке?
— Да, конечно. Почему ты спрашиваешь об этом?
— Больше мне ничего не нужно, — сказала она, облегченно вздохнув. — Больше мне ничего не нужно!
Пожатие ее руки ослабло, от радостного волнения у нее закружилась голова, и она вдруг прижалась к груди Гуля.
— Лачи, нас увидят, — прошептал Гуль.
— Ну и пусть! Пусть весь мир видит! Я — твоя! — и она обвила руками его шею.
Гуль наклонился и заглянул в ее глубокие, как озеро, зеленые глаза. Он привлек ее к себе, и губы их слились в поцелуе.
В этот миг под мост с лязгом и шумом ворвался поезд. Его свисток прозвучал для них как бодрый призыв вперед и обещание радости.
Стрелочник перевел стрелку, взметнулась рука семафора, мелькнул зеленый флажок…
Новый путь, новая судьба, неизведанное будущее…
Спустя дней двадцать небесно-голубой «Плимут» остановился на шоссе близ шатра Дамару. Из машины вышел смуглый, с иголочки одетый повеса. В руках у него была пачка первоклассных сигарет, на пальце дорогое кольцо, в галстуке поблескивал рубин. Дамару, низко склонившись, приветствовал его.
— Сколько же еще ждать? — с неудовольствием произнес незнакомец.
— Всего лишь до весны, — смиренно сказал Дамару, указав на голые ветви деревьев.
— Но до весны еще не меньше двух месяцев!