Одна из многих (сборник)
Шрифт:
Вся конструкция жизни, выстроенная Мариной, рушилась на глазах, как взорванный дом.
Она могла бы сказать: «На нет и суда нет» – но суд есть. И этот суд – Саша.
Саша торговал на базаре, но не выдерживал конкуренции. Азеры – так называли азербайджанцев – имеют особый талант в овощном деле, в выращивании и в продаже. Они ловко зазывали покупателей, умели всучить товар, как фокусники. Молодым блондинкам делали скидку. Пожилых теток вытягивали на дополнительные деньги, манипулируя с весами. Килограмм произносили «чилограмм». И сколько
А Саша стоял себе и стоял. Покупатели обходили его стороной, от Саши не исходила энергия заинтересованности.
Покупатели спрашивали: «Виноград импортный?» Конкуренты рядом таращили глаза и били себя в грудь: виноград краснодарский... Хотя откуда в апреле виноград?
А Саша соглашался: да, импортный. А значит, выращенный на гидропонике, и витамины там не ночевали. Так... декорация. Вода и есть вода. И пахнет водой.
Дорогой товар портился. Хозяин штрафовал. Саша постоянно оказывался в минусе. Он не любил зависеть, а приходилось зависеть дважды – от покупателя и от хозяина.
Саша возвращался домой усталый, опустошенный.
Марина кормила его, вникала душой, ласкала глазами. Спрашивала:
– А раньше ты приходить не можешь?
– Если бы у меня была своя палатка, я поставил бы туда Ахмеда, а сам сидел дома, с тобой и с ребенком.
– Ахмед – это кто? – не поняла Марина.
– Наемный работник. Таджик.
– Ты его знаешь?
– Да нет. Они все Ахмеды. Таджики скромнее, чем азеры. Меньше воруют.
– Так поставь.
– Нужен начальный капитал. Знаешь, сколько стоит палатка? Три тысячи долларов.
Марина сидела, придавленная суммой. Три тысячи – половина ее квартиры.
– Я бы поставил палатку возле метро, зарегистрировался, заплатил за место – и вперед. Десять процентов Ахмеду, остальное – мое. Чистая прибыль. Маленький капитализм.
– А палатки подешевле есть? – поинтересовалась Марина.
– Стоит не палатка, а место. Надо платить тем, кто ставит подписи.
– А можно не платить?
– Можно. Но тогда тебе не дадут торговать.
– Мафия? – догадалась Марина.
– У каждого свое корыто. Если хочешь зарабатывать, надо тратить.
Саша ел, широко кусая хлеб, как в детстве, и его было жалко.
Марина поднялась и вышла из кухни. Через несколько минут вернулась и положила перед Сашей тридцать стодолларовых купюр.
Саша взял их двумя руками, поднес к лицу и поцеловал. Наверное, ему казалось, что это сон. И он проверял: сон или реальность?
– Ты что? – удивилась Марина. – Грязные же...
– Твои деньги не грязные. Они святые. Через полгода я тебе все верну...
– Да ладно, – снисходительно заметила Марина. – Когда вернешь, тогда и вернешь.
Она гордилась своей ролью дающего. В ней все пело и светилось.
– Не жалко? – проверил Саша.
– Нет... – Марина покачала головой. И это была чистая правда.
Людка за стеной говорила с кем-то по телефону. Бубнила басом. И не знала, какие эпохальные события свершаются без ее ведома и за ее спиной.
Также за спиной и без ведома Людки Марина отнесла
Люди наивно верили, что деньги можно вложить в банк и они вырастут сами, как дерево. Эту народную наивность и доверчивость плюс экономическую безграмотность использовали ловкие Мавроди. Создали пирамиду, которая должна была неизбежно рухнуть. И рухнула. И что интересно, целая толпа обманутых вкладчиков отказывалась верить в коварство Мавроди и защищала его, собираясь на митинги.
Марина на митинг не пошла. Она поняла все сразу. В Марине сочетались доверчивость и тертость. Поэтому она понимала и народ, и Мавроди. И еще она поняла, что деньги сказали «до свидания» – и это с концами. Концов не найдешь.
У Марины высох рот – произошел выброс адреналина в кровь. Так организм реагирует на стресс. Она стала мелко-мелко креститься и прочитала «Отче наш» от начала до конца. А что еще? Не в милицию же бежать.
Прошло полгода. Саша деньги не вернул по очень простой причине. Ее можно было предвидеть. Явились конкуренты и подожгли палатку. Утром Саша вышел из метро и сразу увидел перекореженный огнем остов палатки. Три тысячи унеслись в небо, превратившись в дым.
Саша пришел домой, внутренне обугленный и обожженный, как его палатка. Марина вдруг поняла, что Сашу могли сжечь вместе с палаткой или отстрелить в подъезде. Но ограничились поджогом. И слава Богу... Марина стала мелко-мелко креститься, приговаривать: «Господи, спаси и сохрани...»
Кроме Господа, ей не к кому было обратиться...
Неудовлетворенности накапливались, собирались в критическую массу. И однажды случился взрыв.
Причина – пустяковая, как всегда в таких случаях.
Дети разодрались из-за игрушки. Марина взяла сторону Али, а Людка, естественно, – сторону Максима. С детей перешли на личности, в прямом смысле этого слова: начали бить друг другу морды.
Саша вбежал в комнату, стал отдирать Людку от матери. Но Людка дралась истово, как бультерьер. Саша облил ее водой из графина. Людка отделилась на мгновение. Саша обхватил ее руками и, не зная куда деть, поволок на балкон.
Людка заорала: «Он меня выкинет!» Дети взвыли. У Саши было звериное лицо. Марина вдруг испугалась, что он ее действительно выкинет с седьмого этажа. И сядет в тюрьму.
Марина кинулась между ними и стала отдирать Сашу от Людки. И в конце концов ей это удалось.
Людка рыдала. Саша трясся, его бил нервный колотун. У Марины высох рот, язык стал шерстяной. Однако все обошлось без уголовки.
Разошлись спать. Было одиннадцать часов вечера.
Ночью Марина не спала. Она понимала: неудовлетворенности никуда не денутся, а, наоборот, накопятся. Противоречия со временем не исчезают, а обостряются. Марина никогда не согласится с пьянством Людки. А Людка не смирится со злобной бабой, которая ходит по квартире, как шаровая молния. Того и гляди шарахнет и все сожжет.