Одна на миллион
Шрифт:
– Ну, она переживала за Вадима Сергеевича, боялась, видимо, что я эти гнусные обвинения приму всерьёз. Может, не знала, что я уже, до неё, с ним побеседовал и всё выяснил.
– Ты и с ним говорил? И что он сказал? Он тоже думает, что это я так про него...?
– Нет. Ничего такого он не думает. Он вообще… Ладно, не о том речь. – Отец всё же выпил свой виски. – Потом вот Чижова пришла, попросила принять. Заверять стала, что Соболев не виноват, мол, он не то что до тебя не домогался, а даже наоборот – отверг тебя. И по её словам, ты сама ей это рассказала. А ещё ты
– Вот тут Марина присочинила.
Отец снова плеснул себе в стакан. Я видела, что отец мне не верит, и это было обиднее всего. Нисколько не сомневаюсь, что эти сплетни – снова Юлины козни, но Марина... Дура она! Однако по-настоящему ранило, что отец так легко, так безоговорочно меня обвинил, не задав мне ни единого вопроса. А ведь даже преступникам дают слово. Отец же сразу навесил на меня клеймо «виновна» и слушать ничего не желает.
– Вот скажи, почему ты веришь кому угодно, но только не мне? – голос у меня дрожал.
– Да потому что я тебя знаю.
Я сглотнула горький ком.
– Не знаешь ты меня. Совсем не знаешь.
Я поняла, что разговаривать с ним не о чем. Абсолютно. Он никогда не изменит своего мнения обо мне, хоть в лепёшку расшибись. А значит, не стоит и стараться. Да и надоело мне что-то ему доказывать. Устала метать бисер. Буду просто жить.
Я молча развернулась и направилась к двери, но он меня окликнул:
– Лина.
Я оглянулась. Такая дура, после всего я ещё на что-то понадеялась, но нет. Отец просто решил меня добить:
– Оставь в покое Соболева. Забудь про него. У него… он скоро отцом станет.
На негнущихся ногах я поднялась к себе. В первые минуты казалось, что я вся окаменела, и снаружи, и изнутри, но затем оцепенение сменилось болью, острой, пульсирующей, то сжимающей сердце, то рвущей его в клочья. Даже дышать было больно.
Соболев станет отцом? Как же так?
Теперь становились понятны его слова насчёт того, что он хотел бы, но не может, нельзя, другая…
Меня лихорадило, но слёз почему-то не было, хотя веки жгло нестерпимо и горло сводило болезненным спазмом.
Это конец, бесповоротный, без единого шанса, без капли надежды. Между нами и так ничего не случилось, не успело случиться, но раньше я могла мечтать, могла надеяться, а теперь всё. Ничего не будет, никогда. И это надо как-то принять и жить дальше, не думать, забыть… Но как, если кроме него никто не нужен? Если кажется, что в груди разверзлась и зияет страшная рана? Если закроешь глаза и видишь его улыбку?
Всю ночь я металась по кровати как в полубреду, ближе к утру всё же всплакнула, но слёзы не принесли ни малейшего облегчения. Если бы можно было излить с ними хоть толику боли!
Думала, что ни за что не засну, но на рассвете, сама не заметив, провалилась в тяжёлое забытье. А проснулась с тягостным, давящим чувством, ещё не ясным со сна. Голова казалась чугунной, неподъёмной. Взглянула на часы и ужаснулась – проспала. Но тут же ледяной иглой пронзило первое воспоминание: некуда мне больше просыпать, меня же уволили. А затем и самое горькое: Соболев станет отцом.
Про собственного
Судя по времени, он часа три назад уехал на работу. Так что я могла преспокойно собрать свои вещи и уйти, чем я и занялась. Всё вывезти за раз не получится, поэтому я складывала в пакеты и единственную дорожную сумку только самое необходимое и самое любимое. Остальное – потом.
Около полудня ко мне сунулась Вера, вроде как звала пообедать, но, увидев мои сборы, забыла, что хотела сказать. С минуту смотрела и моргала, потом выдавила:
– Линочка, а что ты делаешь?
– А на что это похоже? Вещи собираю. Загостилась я у вас.
– Да как же… – лепетала она. – А Серёжа знает?
– Конечно, – соврала я.
Вера кивнула, удалилась, но наверняка пошла звонить отцу, докладывать, так что я ускорилась. Он бы меня уже никак не удержал, но снова с ним препираться, выяснять отношения да даже просто разговаривать совершенно не хотелось. Всё, наговорилась с лихвой.
И правда, через пять минут он позвонил на сотовый, я и не подумала отвечать. Потом позвонил Соболев, и у меня сердце вновь ёкнуло и заныло. Ну зачем он звонит? К чему эта агония? Я сбросила вызов.
А через двадцать минут я уже ехала в такси. Сегодня, решила, остановлюсь в гостинице, а завтра что-нибудь сниму, благо деньги – честно заработанные, между прочим – я почти не тратила. Так что на первое время хватит, а потом и на работу устроюсь, успокаивала я себя. И тут же меня одолевали сомнения: только вот кем устроюсь? Как? Кто меня возьмёт? У меня ведь правда ни образования, ни специальности, да и опыт ничтожный. Ничего, что-нибудь придумаю. Как-то же все выкручиваются.
Таксист высадил меня перед «Дельтой» – не самая плохая, но при этом довольно дешёвая гостиница в самом центре города. Уже в номере я вдруг вспомнила про Кравитца. От вчерашнего ликования, конечно, не осталось и следа, я вообще чувствовала себя опустошённой и безжизненной. И, если уж честно, теперь мне было совершенно плевать, заключит ли «Иркутскнефть» договор с «Мегатэком» или нет.
Но я обещала ему позвонить, нехорошо будет, если просто пропаду, некрасиво. Он, вообще-то, мне понравился. Поэтому будет, наверное, правильно, если я ему объясню, не вдаваясь в подробности, что больше там не работаю, а остальное пусть решает сам.
Я набрала номер Кравитца с визитки. Он не ответил, но через четверть часа перезвонил, ещё и извинился, что не мог говорить, совещание там у него какое-то было. По интонациям я уловила, что он рад мне. Однако это произвело на меня совершенно неожиданный эффект. Голос мой дрогнул, в груди защемило и вместо того, чтобы деловито и серьёзно сообщить ему о том, что ситуация немного изменилась, я вдруг беспомощно выпалила, что меня уволили, так что… И тут же устыдилась собственной слабости. Он ведь малознакомый человек, зачем я на него всё это вывалила? Что он теперь подумает?