Одна ночь
Шрифт:
– Вот как: не гут! А где же вы раньше были? В сорок первом? Почему не турнули под задницу вашего фюрера? Вот и был бы гут.
– Фюрер – шайза! – строго объявил немец, видно только одно слово и поняв из длинной фразы Ивана. – Фюрер своляч! Фюрер эйнфахерменш никс надо, – сказал он и стукнул себя кулаком в грудь. – Фриц Хагеман никс надо война. Хагеман надо фриден, надо киндер ауфциген, арбайт надо, хауз надо! Шайза – война.
Иван понял не все, но догадался, что возмущало этого немца, только сочувствия к нему он не испытывал. Немец же, излив свой гнев, с минуту
– Слушай, Фриц. Вылезем туда, – он показал пальцем вверх, – давай плен. Рус плен. А?
Немец внимательно выслушал, что-то понял, но с убежденной твердостью покачал головой.
– Никс плен. Плехо плен, Рус – энкеведэ, дойч – Сибирь. Пуф-пуф дойч.
– Никто тебя не будет пуф-пуф. Чего ты боишься? – загорячился Иван. – Ты знаешь, сколько у нас ваших камарадов? Много-много камарадов плен.
Фриц снова вздохнул, невесело уставясь на огонек зажигалки, пристроенной в разломе стены. Появившись сначала в глазах, все его лицо омрачила печаль человека, который, сколько ни прикидывается, как ни обнадеживает себя, все же не может избавиться от точащей его заботы. Задумавшись о чем-то, он помолчал, затем расстегнул карман кителя и вынул оттуда бумажки. Перебрав их, нашел надорванный конверт с потертыми краями и достал из него фотографию.
– Майн фрау унд киндер. Дрезден, – сказал он, передавая карточку Ивану. Тот бережно поднес ее к бледному свету из щели.
С карточки улыбчиво глядели на него женщина и трое малышей. Старший из них – босоногий парень в коротких штанишках, – стоял возле стула, девочка сидела на коленях у матери, средний, мальчик лет десяти с высоко подстриженным затылком, стоял возле старшего, зажав под мышкой тугой волейбольный мяч. На заднем плане был виден угол небольшого, но аккуратного домика с верандой под черепичной крышей, пышно одетого в густую листву виноградника. На минуту Иван впился взглядом в этот семейный снимок, вспомнил свое жилище в деревне, под соломенной стрехой, с прохудившимися стенами.
– Ничего, ладная постройка, – вздохнув, заключил Волока, вспомнив своих дома – жену и двух дочерей, работавших теперь в колхозе. Писали недавно, младшая приболела, простудившись на пахоте в поле, как она там теперь?.. С горечью в душе он вернул карточку немцу.
– Драй киндер, – сказал Фриц, пряча в китель бумаги. – Плехо плен. Фрау, киндер – концлагер. Плехо плен...
Иван все понял. Конечно, немцы не очень нянчатся со своими, не угодившими власти, за плен по головке не гладят. Но что же тогда им делать? Поудобнее усевшись на кирпиче и помогая себе руками, немец начал что-то объяснять.
– Фриц никс буржуй, Фриц арбайт. Марки мале, киндер мнего. Пролетар. Иван пролетар, Фриц пролетар. Цвай бедно человек.
– Ну почему бедный? Я не бедный, – обиделся Волока. – Что я, безработный какой? Я колхозник.
– Я, я, – согласился немец. – Плехо кольхоз. Кольхоз бедно.
«Что он тут меня агитирует? – начал мысленно злиться Иван. – Куда гнет?» Ему захотелось сказать что-то такое,
– Не знаю, где как, а наш колхоз был богатый. Миллионер был. Дома у нас еще лучше ваших! Что ваша черепица! Мы свои шифером крыли вот. И хлеба было завались.
Фриц внимательно выслушал Ивана и то ли не понял, то ли не поверил и упрямо твердил свое:
– Плехо рус кольхоз. Бедно...
Иван промолчал. Конечно, не просто было переубедить этого немца, наверное прошедшего пол-России и навидавшегося всякого. Но и согласиться с ним Иван не хотел.
– Есть и плохие, – признал он. – Это там, где вы побывали да поразграбили.
Немец загасил в глазах недоверие и почесал затылок.
– Все было. До войны. Радио было. Лисапед. – Иван повертел в воздухе подобранными ногами.
– Рад, – догадался немец.
– Этот самый. Что ездят...
– Их имель крафтрад, мотоцикль, – объявил Фриц.
– Мотоцикл что, мотоцикл ерунда. Жена вот машину имела, «Зингер» называется.
– "Зингер"...
Немец вроде задумался, с новым смыслом поглядывая на Ивана, и тот с надеждой подумал: «Наверно, поверил. Пусть...»
– Фашизм никс гут, плехо фашизм, кольхоз мале-мале гут, – по-своему рассудил Фриц.
Недолго посидев молча, они снова принялись разбирать завал, вытаскивать крупные обломки, чтобы подобраться к пролому. Конца этой работе, однако, не было видно. За проломом оказалась другая стена, похоже, фундамент соседнего дома и перед ней до самого потолка все было забито бетонными обломками. Оба вконец изнемогли от усталости, наглотались пыли, и Волока зло выругался.
– Не там копаем. Надо еще где попробовать.
– Я, я, – согласился Фриц.
Передохнув внизу, Волока пошел ощупывать дальние закоулки этого подземелья. Зажигалка светила слабо, вокруг громоздились тени, и он ощупью наткнулся на какой-то обломок, косо торчавший с потолка. Это было чуть в стороне от того места, где днем пробивался лучик. Наверно, стоило попробовать здесь. Иван окликнул немца, и тот перенес поближе свой крохотный светильник. Блеклый свет его тускло блуждал по неровному излому, Иван поднажал снизу, напрягся, – обломок тяжело подался. Светя одной рукой, Фриц другой тоже вперся в край обломка.
– Ахтунг, ахтунг! – вдруг предостерег он, и Иван ощутил его горячее дыхание возле уха. Там, сзади за спиной, висел его автомат, немец мог ухватить его, однако Иван уже не думал о том, все его мысли теперь занимали поиски выхода.
– Что там «ахтунг!». А ну двигай сильнее! Раз, два – взяли...
Тяжелый обломок сделал несколько ходов вверх и вниз, руки их начали его расшатывать больше, казалось им, на этот раз выход из подвала найден. Вдруг немец испуганно вскрикнул что-то, и серая глыба с шумом рухнула вниз. Зажигалка сразу погасла, и Волока, не сообразив, что случилось, свалился наземь, оглушенный ударом, разом погасившим все его чувства...