Одна отвергнутая ночь
Шрифт:
— Типа задел мое эго, — говорит он, его вымученно безразличное лицо обращается ко мне. — Ты выглядишь немного румяной.
Все еще?
— Ходила в тренажерный зал утром. — Я поднимаю руку и касаюсь лба. Мне жарко целый день.
— Правда? — спрашивает друг удивленно. — Это же здорово. Что ты делала? — он начинает пританцовывать на лужайке. — Что-то типа круговой тренировки? Йоги? — Грегори принимает самую непристойную позу и смотрит на меня, улыбаясь. — Поза собаки?
Не могу удержаться и улыбаюсь ему в ответ, тяну его, заставляя встать прямо.
— Я выбивала дерьмо из боксерской груши с
— С камнями? — смеется он. — Думаю, ты удивишься, выяснив, что эти кожаные груши набиты песком.
— А по ощущениям камнями, — ворчу, опуская глаза на свои костяшки, и вижу дорожку красных волдырей на каждом.
— Дерьмо! — Грегори хватает мои руки. — Неплохо ты приложилась. Полегчало?
— Да, — подмечаю. — В любом случае, не позволяй Бену тебе навредить.
Он прыскает со смеху.
— Оливия, ты ведь меня простишь, если я не стану обращать внимания на твой совет? Что насчет тебя? Слышно что-нибудь от придурочного кофе-ненавистника?
Сдерживаю порыв снова заступиться за Миллера, или рассказать Грегори о его сообщении, или сцене в тренажерном зале. Это меня никуда не приведет, разве что к новой порции нравоучений.
— Нет, — лгу я. — Телефон сломан, и никто не может со мной связаться. — Мысль вдруг оглушает меня, и это, несомненно, хорошо в случае, если Миллер решит мне снова написать. — Это моя, — указываю на автобусную остановку.
Грегори наклоняется и целует меня в лоб, одаривая сочувствующим взглядом.
— Я собираюсь на ужин к родителям сегодня. Хочешь пойти?
— Нет, спасибо, — родители Грегори милые люди, но разговор с ними требует умственных усилий, а у меня сейчас на это нет сил.
— Тогда, завтра? — умоляет он. — Прошу, давай займемся чем-нибудь завтра.
— Ладно, до завтра, — я смогу найти силы на полномасштабные обсуждения завтра, до тех пор, пока они будут направлены на дьявольскую любовную сторону жизни Грегори, не мою.
Его довольная улыбка заставляет меня улыбнуться в ответ.
— Увидимся позже, милашка! — он взъерошивает мои волосы и уходит прочь, оставляя меня одну ждать свой автобус, и, словно в подтверждение моему мрачному настроению, небеса показывают всю тяжесть туч и обрушивают на меня их содержимое.
— Что? — восклицаю я, сбрасывая с себя куртку и прикрываясь ею, в голову приходит мысль о том, как же это подходяще, ведь именно моя остановка оказывается без козырька. И вдобавок ко всему, у ожидающих автобуса есть зонты, и они смотрят на меня как на идиотку. Я и есть идиотка — и причин этому больше, чем одно лишь отсутствие зонтика. — Черт! — ругаюсь я, озираясь вокруг в поисках дверей, чтобы хоть где-нибудь укрыться от ливня.
Разворачиваюсь, сутулясь под курткой, но не вижу ничего, что могло бы меня защитить. Тяжелый вздох побежденного срывается с губ, а я стою без всякой надежды, под проливным дождем, и думаю, что этот день не может стать еще утомительнее или ужаснее.
Я аргументированно неправа. Вдруг перестаю чувствовать капли дождя, бьющие по телу, шум соприкосновения воды с тротуаром исчезает, осталась только интенсивность слов. Его слов.
Черный мерседес замедляется и останавливается у автобусной остановки — мерседес Миллера. Абсолютно импульсивно, потому что знаю, что он не захочет намочить свой
— Ливи! — я едва слышу его на расстоянии сквозь шум дождя. — Ливи, подожди!
Подойдя к дороге, я вынуждена остановиться, машины спешат на зеленый свет, и я стою среди множества других пешеходов, ожидающих, чтобы перейти улицу, и все они с зонтами. Хмурюсь, когда люди по обе стороны от меня отскакивают назад, но слишком поздно осознаю причину.. Огромный зеленый грузовик проносится мимо, прямо по озеру из лужи у самого тротуара, разбрызгивая океан воды прямо на меня.
— Нет! — со вздохом роняю куртку, когда меня окатывает ледяной до онемения водой. — Дерьмо! — светофор меняет цвет, и все начинают переходить дорогу, оставив меня, словно мокрую крысу, на тротуаре, дрожащую и полную слез.
— Ливи, — голос Миллера звучит тише, но я не уверена, причина в расстоянии или его заглушает дождь. Его теплое прикосновение к моей мокрой руке вскоре говорит мне о последнем, а я удивляюсь, что он вышел из своей машины, несмотря на ужасную погоду, и то, что дождь делает с его дорогим костюмом.
Сбрасываю его руку:
— Оставь меня в покое.
Наклонившись, поднимаю с земли промокшую куртку и борюсь с растущим в горле комом и искрами внутри, которые разожгло его прикосновение к холодной, мокрой коже.
— Оливия.
— Откуда ты знаешь Уильяма Андерсона? — выпаливаю, разворачиваясь к нему лицом, и вижу, что он стоит в безопасности и сухости гигантского зонта. Могла бы и догадаться. Сама себя удивила таким вопросом, и Миллера, очевидно, тоже, судя по тому, как он едва заметно вздрогнул. Есть много вопросов, которые мне следует задать, а разум сконцентрировался именно на этом.
— Неважно, — его тон пренебрежителен, и от этого я становлюсь более настойчивой.
— Готова поклясться в обратном, — фыркаю я. Он знал. Знал все это время. Я могла бы только упомянуть имя Уильяма, выворачивая душу, выкладывая Миллеру все о своей матери, а он точно бы знал, о ком я говорю, и теперь я уверена, именно это послужило главной причиной его дикой реакции и шока.
Он, должно быть, видит невысказанное решение на моем лице, потому что его безэмоциональное выражение превращается в оскал.
— Ты знаешь Андерсона и ты знаешь меня, — его челюсть сжимается. Он имеет в виду, я знаю, чем они оба занимаются. — Наши дорожки пересекались годами.
Сквозь горечь, исходящую от него волнами, я быстро кое-что подмечаю.
— Ты ему не нравишься.
— И он не нравится мне.
— Почему?
— Потому что он сует нос, куда не следует.
Смеюсь внутри, думая о том, как же я согласна с этим, опускаю взгляд к земле и наблюдаю, как капли дождя разбиваются об асфальт. Заявление Миллера только усиливает мой страх. Я бы ошиблась, если бы хоть на секунду поверила, что Уильям исчезнет туда, откуда пришел, не вынюхав информацию о нашей с Миллером связи. Я многое запомнила о Уильяме Андерсоне, и одной из таких вещей было его желание знать обо всем. Не хочу объясняться ни перед кем и уж точно не перед бывшим сутенером моей мамы. В любом случае, я ничего не должна ему объяснять.