Одна среди туманов
Шрифт:
Я сразу догадалась, что это может быть, хотя никогда не видела виски вблизи, поскольку дядя Джо и тетя Луиза были убежденными трезвенниками. Не понимала я только, зачем моей подруге могло понадобиться виски.
Увидев нас, оба сразу замолчали, и я увидела, как Сара Бет слегка расправила плечи. Точно так же делала ее мать, когда собиралась отдать какие-то распоряжения слугам.
– Господи, я просто умираю от жажды!.. – проговорила Сара Бет с жеманными интонациями, приобретенными в пансионе. Стараясь придать своим словам большую выразительность, она несколько раз встряхнула бутылку.
Уилли
– Иди с Матильдой, она знает дорогу, – сказал он. – Я вас догоню.
Я была смущена, удивлена, озадачена, а главное – я не понимала, почему Сара Бет избегает смотреть мне в глаза. Но делать было нечего, и я послушно пошла за Матильдой.
– Я хочу пить! – снова сказала позади меня Сара Бет.
Чернокожий Леон откашлялся, а белая женщина произнесла неприятным голосом:
– Вот вертихвостка, прости господи! Ничем не лучше нас.
Я почему-то представила, как она снова сплевывает в свой кувшинчик, и попыталась обернуться, но Матильда поймала меня за руку и довольно сильно потянула за собой. Я не стала сопротивляться и поплелась следом, чувствуя себя глупой маленькой девочкой, которую уводят спать как раз тогда, когда все гости собрались и начинается самое интересное.
Оказавшись на берегу пруда, я стянула с себя платье и, стараясь не думать о змеях, с разбега бросилась в неподвижную, темную воду. Вода оказалась довольно прохладной, что в жаркий летний день было очень и очень приятно, но я знала, что она все равно не сможет смыть румянец, пылавший на моих щеках.
Глава 12
Кэрол-Линн Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. 3 апреля, 1963
Мне плохо. Мне ОЧЕНЬ плохо! Кажется, будто мои внутренности сплошь покрыты серой шершавой плесенью. Ничего подобного я не испытывала уже давно – наверное, с тех самых пор, когда мне было шесть лет, и Бутси, только что вернувшаяся домой невесть откуда, не уставала мне напоминать, что родители никогда не бросают детей без причины, а значит, во мне есть что-то такое, отчего людям не хочется меня видеть.
В прошлое воскресенье у моей подруги Джо-Эллен Паркер умер отец. Я ходила на похороны, и это заставило меня задуматься о моем отце. Бутси я расспрашивать не стала, прекрасно зная, что толку все равно не будет, потому что каждый раз, когда я упоминаю о папе, у нее делается странное лицо, и она говорит – мол, нечего ворошить прошлое, и пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов – это у нее присказка такая. Я никогда не понимала, что это значит. Наверное, это означает, что папа умер, но это мне известно и без Бутси. Проблема в другом. Я никогда не видела своего отца, я ничего о нем не знаю, и эта пустота стала частью моего настоящего. Вот почему после похорон отца Джо-Эллен мне так хотелось узнать хоть что-нибудь о своем папе и заполнить, наконец, эту пустоту, которая не дает мне покоя.
Днем я пошла в кухню, чтобы помочь
Она сказала, что мой отец был очень приятным, хорошо воспитанным молодым человеком родом из нашего Индиэн Маунда. Его родители держали в центре города бакалейную лавку, над которой у них была квартира. Еще Матильда сказала, что Бутси полюбила папу с первого взгляда. Я, конечно, в такую фигню не верю, но мне не хотелось перебивать Матильду, которая, похоже, была настроена поболтать. Мой отец ухаживал за Бутси очень красиво – приносил ей цветы, придерживал дверь, приглашал на прогулки, а еще ему нравился наш огород и наш чудной желтый домик. Он даже утверждал, что у такого дома не может не быть своего характера (характер? у дома??! ну это он загнул!!!) и что он, наверное, очень похож на семью, которая живет в нем уже столько лет.
Наша семья ему, похоже, тоже пришлась по душе. Он говорил, что все Уокеры, как и их дом, отличаются независимостью, оригинальностью и внутренней крепостью, так что с ними не совладают никакие невзгоды и бури. А еще он сказал, что такими качествами может обладать только то, что опирается на любовь – самый прочный фундамент и для семей, и для домов.
Тут я едва не перебила Матильду. Мне хотелось сказать, что у моего отца, похоже, просто был хорошо подвешен язык, поэтому он всегда знал, что нужно сказать, чтобы добиться своего, но я снова промолчала. Если старики в чем-то уверены, не стоит даже стараться их переубеждать. Во-первых, это бесполезно, а во-вторых, воспоминания и старые снимки – это все, что у них осталось.
Потом началась война. В сорок третьем году мой отец записался в армию, и они с Бутси решили пожениться до того, как его отправят на фронт. Так они и поступили, и, пожалуй, правильно сделали, потому что в противном случае я, возможно, не родилась бы вовсе. Дело в том, что с войны отец вернулся совершенно другим. Матильда говорила – он все продолжал сражаться, хотя война давно закончилась. На окружающих папа все время злился и кричал, а порой затевал драки, так что его частенько забирали в полицию. Бутси от него тоже доставалось, к тому же она не знала, что еще он может выкинуть в следующую минуту, поэтому в относительной безопасности она чувствовала себя, только когда папа оказывался в тюрьме.
Однажды мой отец так сильно избил Бутси, что она едва не умерла. Кое-как ей удалось вырваться: сначала она бросилась в больницу, а потом… Словом, домой она вернулась только шесть лет спустя.
В этом месте я не удержалась и заплакала, и Матильда, отложив коробку с серебряными приборами, крепко обняла меня, словно я была совсем маленькой. Я хорошо знала эти объятия: крепкие, успокаивающие, надежные. Все шесть лет, пока моя мать скиталась неизвестно где, Матильда была рядом, готовая обнять, успокоить, утешить.