Одна среди туманов

Уайт Карен

– Я сейчас вернусь.

Он вышел, а я осталась рассматривать бабочек на обоях. Ничего другого мне просто не оставалось. Ах, если бы я только могла вскочить с постели, сбежать вниз и потребовать ответы на все вопросы, которые долбили мою голову изнутри! Увы, вряд ли это было мне по силам. Теперь уже не только руки – все мое тело сотрясала крупная дрожь, так что даже опустить ноги на пол и встать мне, пожалуй, не удалось бы.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем дверь снова отворилась и в спальню вошел Трипп. В руках он держал поднос с завтраком. Вытянув шею, я попыталась заглянуть ему за спину и испытала острое разочарование, когда убедилась, что он был один.

– А где… Томми?

Трипп не спеша поставил поднос

мне на колени, потом опустил на тумбочку стакан с водой, предварительно убедившись, что я смогу до него дотянуться. Наконец он вернулся в кресло и только после этого заговорил:

– Томми… Он еще не готов с тобой разговаривать, ведь когда ты уехала, ты бросила и его тоже. – Он кивком показал на поднос. – Поешь, потом я дам тебе таблетку, и мы сможем поговорить.

Я хотела отказаться, но девять лет, которые я провела вдали от дома, лишили меня всякой способности сопротивляться. Даже упрямства во мне не осталось. Теперь я знала, что путь наименьшего сопротивления – самый легкий, и с готовностью сворачивала на него каждый раз, когда мне представлялась такая возможность. Кроме того, запах поджаренного бекона и горячей овсянки напомнил мне, что я действительно очень голодна. Я ела быстро и молча и расправилась с завтраком за считаные минуты. Наконец я отодвинула тарелку и потянулась к стакану с водой. Легко поднявшись, Трипп взял у меня с колен поднос и переставил его на журнальный столик. Только после этого он достал из кармана мой флакончик, открыл крышку и ловко вытряхнул мне на ладонь таблетку. Я проглотила ее в мгновение ока, потом, чувствуя на себе пристальный взгляд Триппа, осушила стакан.

Слегка качнув головой, он поставил флакончик с лекарствами на тумбочку, словно бросая мне вызов. Потом Трипп наклонился вперед, уперся локтями в колени и взглянул на меня, ожидая моих вопросов.

– Где Бутси? – тотчас выпалила я, не успев даже как следует подумать. Впрочем, мне казалось – теперь я была готова выслушать ответ. Дурное предчувствие, подспудно терзавшее меня с тех самых пор, как я увидела перед собой желтые стены усадьбы, никуда не исчезло, но таблетка начала действовать. Обнаженные нервы моей души покрылись если не броней, то, по крайней мере, чем-то вроде изоляции, и теперь мне казалось – я способна выдержать даже самый тяжелый удар. Сильнодействующее лекарство наполняло голову горячим туманом, в который я ныряла, точно в безопасную, мягкую постель, каждый раз, когда сталкивалась с реальностями собственной жизни… точнее, с тем, во что превратилась моя жизнь. Когда девять лет назад я бежала из этого дома, мою голову и мое сердце переполняли мечты, надежды и желания, свойственные всем восемнадцатилетним девчонкам. Сейчас мне было двадцать семь, я вернулась, и мои переметные сумы были пусты.

И только Бутси знала, как наполнить их вновь.

– Мне очень жаль, Вив, но… Твоя бабушка умерла прошлой весной. Воспаление легких. Все произошло очень быстро. Она просто заснула и не проснулась.

Несмотря на свой ужасный смысл, эти слова не проникли глубоко в мое сознание, скользнув по поверхности, как скользит по осеннему пруду стая гусей. Лекарство надежно блокировало боль, не давая ей вцепиться в мои внутренности, даже когда я вспомнила, как выбрасывала непрочитанные письма, как, переезжая на новое место, старалась не оставлять свой новый адрес, как добивалась, чтобы мои телефонные номера не были зарегистрированы в общедоступных телефонных базах. Да, я очень заботилась о том, чтобы никто из родных не смог меня разыскать… и теперь я не испытывала по этому поводу ни стыда, ни простого сожаления. Я даже сложила руки на груди, чтобы эти бесполезные эмоции не смогли проникнуть внутрь и добраться до моего сердца, до моей души.

– Томми и я… мы оба тебе писали. Хотели, чтобы ты знала.

Я отвернула голову и уставилась на огромную бабочку, нарисованную на обоях. Мне казалось, ее яркие крылья чуть-чуть

шевелятся, словно бабочка готова взлететь.

– А… Кэрол-Линн? Что с ней?

– Пусть лучше Томми тебе скажет.

Я затрясла головой.

– Если он на меня обиделся, это может продолжаться очень долго… Томми способен не разговаривать со мной месяц, даже больше. А я пока даже не знаю, сколько еще я здесь пробуду.

Да, в нашей семье злопамятностью и умением дуться отличались не только женщины.

В лице Триппа что-то дрогнуло.

– У нее… старческое слабоумие, и мы боимся, что это может быть начальной стадией болезни Альцгеймера. К сожалению, твоя мама не хочет показываться врачу и проходить тесты, так что… В общем, твоя помощь была бы очень кстати. Томми трудно одному заботиться о матери, ведь он занимается и фермой, и своим бизнесом по ремонту антикварных часов.

Я чувствовала себя так, словно мне делали сложную операцию под местным наркозом. Я ощущала давление, чувствовала скальпель, врезающийся в плоть, но не боль. Боли не было, и это казалось странным.

– Этого не может быть, – покачала я головой. – Ведь Кэрол-Линн… она же совсем не старая!

Я закрыла глаза. Воображаемое трепетание крыльев нарисованной бабочки вызвало у меня новый приступ головокружения.

– И Бутси… – продолжала я. – Она не могла умереть. Я бы знала! Я бы почувствовала это даже на другом конце страны!

Трипп долго не отвечал, и в конце концов я снова открыла глаза. Он все так же сидел рядом с кроватью, но черты его лица почему-то расплывались, и я никак не могла их рассмотреть.

– Томми хотел тебе позвонить, когда она только-только заболела, но не знал твой номер.

Мне захотелось заплакать, но я не смогла. Оцепенение охватило меня, обволокло, словно тяжелое, теплое одеяло, и я с готовностью закуталась в него плотнее. Мне хотелось сказать, что отсутствие матери нельзя извинить и оправдать, даже если она иногда возвращалась – возвращалась, как правило, слишком поздно, чтобы это могло иметь какое-то значение. Мне хотелось сказать ему, что мой отъезд, мое бегство было способом отомстить и Кэрол-Линн, и всей моей семье, которая каждый раз принимала ее назад. А если бы я могла обратиться к себе восемнадцатилетней, я бы сказала, что, даже убежав из дома, я все равно оставила здесь частичку души и что притяжение этой земли, этой реки и этих хлопковых полей я буду чувствовать всегда, как бы далеко я ни уехала. Но я молчала. Тепло и лень сковали меня по рукам и ногам, и даже язык во рту совершенно не желал мне подчиняться. Ну и пусть! Как говорится, не очень-то и хотелось…

Трипп наклонился ближе. В руке у него были какие-то бумаги, которые он протягивал мне.

– Томми принес их вместе с твоими чемоданами. Он нашел их на приборной доске твоего автомобиля, и я подумал – может, ты захочешь иметь их при себе.

Нехотя скосив глаза, я посмотрела на то, что Трипп держал в руке. Это были две фотографии, точнее – одно фото и одна сонограмма. Результат УЗИ-исследования. На снимке была запечатлена Кло в третьем классе. На сонограмме…

Я уставилась на снимки так, словно видела их впервые в жизни, и только в груди у меня что-то сжалось. Должно быть, мое бедное сердце подсказывало мне – эти изображения что-то для меня значат.

– Спасибо… – произнесла я непослушными губами.

Трипп ничего не сказал, но я видела в его взгляде невысказанный вопрос. Слегка пожав плечами, я позволила себе еще глубже погрузиться в блаженное забытье.

– Они… эти снимки больше не имеют ко мне отношения, – проговорила я и с удивлением почувствовала, как обжигают глаза непрошеные слезы. – Одно время мне казалось – я могу быть другой, но я ошиблась.

Трипп внимательно смотрел на меня.

– Почему ты вернулась?

«Потому что я превратила свою жизнь черт знает во что, и мне нужна была Бутси, чтобы все исправить. Но Бутси больше нет, и исправить ничего нельзя».