Одна тень на двоих
Шрифт:
Вениамин Ковалев.
Данилов достал из холодильника бутылку минеральной воды, налил в стакан и залпом выпил. Вода была очень холодной. Такой холодной, что заломило небо.
Значит, звонил Веник, и секретарша Ира рассказала ему, где он сможет найти Данилова в субботу утром. Отлично.
Данилов аккуратно поставил запотевший стакан в посудомоечную машину, сел к столу и закурил, подвинув приготовленный бесполезный блокнотик.
Вениамин Ковалев был братом его жены. Единственный человек из той жизни, оставшийся в
Или не будет?
Марта придумала это дикое имя — Веник, — и Данилов стал звать его Веником. Вениамина это просто приводило в бешенство, но ничего поделать уже было нельзя. Он стал Веником на веки вечные. Хуже всего было то, что это имя ему очень подходило. Гораздо больше, чем Вениамин.
Семья жены так и не простила Данилова. Но Веник был единственным, кто его не только не простил, но и не уставал напоминать, как он виноват.
Конечно, он виноват. Кто же виноват, если не он?
Данилов посмотрел на свою сигарету. Теперь нужно выяснить, где были все трое подозреваемых в момент совершения преступления — так положено делать по законам жанра.
Знаменская скорее всего спала после банкета. Лида делала массаж — маникюр, педикюр, маску из грязи Мертвого моря, обертывание водорослями Красного моря, — или тоже спала. Она не любит рано вставать.
Женщина может позволить себе все, что угодно, кроме отсутствия вкуса или распущенности, так говорила даниловская мать. Проваляться в кровати до одиннадцати — это верх распущенности. Интересно, она знает, что Лида спит до полудня?
Данилов с силой вдавил в пепельницу сигарету.
О чем он думает?!
Он должен выяснить, у кого из них есть… как оно называется?.. которое обязательно должно быть у каждого уважающего себя преступника из детектива?..
Оно должно быть с самого начала, и только в самом конце выяснится, что оно подстроенное! Да. Вспомнил. Алиби, вот что. Лида и Знаменская ни при чем, конечно. Даже если напрячь все имеющееся у Данилова воображение, невозможно представить себе Лиду, бьющую по голове здоровенного охранника. Она даже подачу в теннисе взять не может — такая нежная, хрупкая и слабосильная. Знаменская и вовсе отпадает.
Остался Веник. Один-единственный из всего «списка подозреваемых».
Если нету денег, вспомнил Данилов незамысловатые утехи «Русского радио», привяжите сзади веник. Бегите и метите. Наметете — приносите. «Русское радио» всегда слушала Марта. Нужно звонить. Нужно взять себя в руки, перестать думать невесть о чем, снять трубку и набрать номер. Нужно сделать это прямо сейчас и не малодушничать.
Ах, как Данилову не хотелось звонить!.. Тимофей Кольцов дал ему десять дней, чтобы разобраться в ситуации. Сегодня этих дней осталось уже девять, а завтра, согласно законам арифметики, станет восемь. Тимофею Кольцову нет дела до того, что Данилов слабак и трус. Если Андрей не найдет человека,
Для Данилова это будет означать, что жизнь кончилась, не говоря уж о работе.
Он решительно вытащил трубку из гнезда и набрал номер. Он знал этот номер наизусть. Даже если он больше никогда в жизни его не наберет, все равно будет помнить его — через тридцать лет или пятьдесят.
Гудки уныло возникали из тишины и пропадали в тишину, и Данилов приободрился. Может, его дома нет, этого чертового Веника?!
— Да, — разорвав тишину, сказал заспанный голос, — слушаю, але!..
— Это я.
— А еще пораньше ты не мог позвонить? Часов в шесть?
— Доброе утро, — вежливо сказал Данилов.
— Да пошел ты!
— Веник, зачем ты звонил мне в пятницу? Мне секретарша только сейчас сказала, что ты мне звонил.
— Ну и дура. Я ей велел, чтобы ты мне сразу перезвонил.
— Я не вернулся на работу, она ничего не могла мне передать. Зачем ты меня искал?
Что-то засопело и завозилось, как будто Веник на том конце пытался втиснуться в трубку. Данилов ждал.
— Я… увидеться с тобой хотел, — наконец сказал Веник, — а?
— Что-то срочное?
— Срочное, не срочное, а увидеться надо.
— Веник, что случилось?
— Мать опять в больнице, — сообщил Веник довольно равнодушно, — в четверг увезли.
— Что нужно? Врачей? Денег? В какой она больнице?
— Ты же знаешь, — ответил Веник вкрадчиво, — что от тебя она ничего не примет.
— Знаю, — согласился Данилов.
— Тогда чего благородство-то изображать? А?!
Это был вечный, нескончаемый, опостылевший Данилову разговор — все о том, что он виноват.
— Я не изображаю благородство. Я спрашиваю, чем могу помочь. Ей ведь не обязательно говорить о моем участии.
Мало того, что он должен был помогать, он еще должен был спрашивать разрешения, договариваться, умолять, чтобы ему позволили помогать.
— Давай встретимся, — предложил Веник великодушно, — все обсудим. Ты подъезжай. Только не сейчас, а так через часок. А то я лежу еще.
Никто никогда не разговаривал с Даниловым таким тоном. Никто не смел ему сказать «ты подъезжай». Даже мать, потеряв к нему интерес, разговаривала равнодушно, но достаточно сдержанно.
Данилов осторожно разжал руку и посмотрел на свои пальцы. Пальцы как пальцы, ничего особенного.
— Зачем мне приезжать, Веник? О чем ты хотел со мной поговорить?
— Ты приезжай, приезжай. Только не спеши, говорю! И сигарет привези мне.
— Где ты был вчера утром? — спросил Данилов, внимательно рассматривая свои пальцы.
— Что за вопрос? — удивился Веник. Он снова завозился, утаптывая место для спячки, и даже как будто зевнул.
В этот момент Данилов его ненавидел.