Одна тень на двоих

Устинова Татьяна Витальевна

— У нас опять… чрезвычайное происшествие. Мне позвонили и сказали, что горит дом Тимофея Кольцова.

— Кто позвонил? — перебил капитан.

— Не знаю. На моем телефоне нет определителя, а голос я не узнал. Мы поехали и там…

— Что?

— Сзади оказалась какая-то машина. Из нее выстрелили, по-моему, три раза. Попали мне в руку.

— И что вы от меня хотите?

— Ничего, — сказал Данилов, — просто ставлю вас в известность. Я пока в больнице. Здесь милицию вызвали,

по-моему, собираются протокол писать, может, вы скажете, что не надо? Или надо?

— Какая у вас опасная работа — архитектор! — съязвил Патрикеев. — Убивают, стреляют! Дайте трубку… кто там? Лейтенант?

— Я не знаю, — признался Данилов.

— А дом-то сгорел?

— Нет, — ответил Данилов весело, — не горел дом. Тимофей Ильич охрану усилил, там все в порядке. Я разговаривал с его женой.

— У Тимофея Ильича всегда все в порядке, — сказал капитан неприязненно, — ну, давайте лейтенанта! А завтра утречком, кстати, я к вам зайду. Вопросы задам.

— Хорошо. У вас есть мой телефон, вы позвоните сначала. Вдруг я опоздаю.

— Болит? — вдруг спросил капитан.

— Болит, — признался Данилов.

— Навылет?

— Да.

— Быстро пройдет. Правая рука?

— Да.

— Значит, месяцок левой придется рисовать.

— Я и так левой рисую, — сказал Данилов, — я левша.

— Где лейтенант-то?

Данилов протянул кому-то трубку, вовсе не уверенный, что это лейтенант.

Марта маялась под ободранной дверью, он знал, что она там мается, и ему хотелось скорее к ней.

Как будто она могла куда-нибудь от него деться.

Лекарства делали свое дело — Данилов отдыхал от боли, плохо соображал и чувствовал себя прекрасно. Остаться на ночь в больнице он отказался наотрез.

— Ты как? — спросил он у Марты, наконец затащив себя в машину. — Может, теперь тебе надо в больницу?

— Мне не надо, — сказала Марта. — Данилов, ты уверен, что тебе можно ехать домой? Может, останешься все-таки? Смотри, у тебя рука совсем не двигается!

— Я не собираюсь сегодня ни копать погреб, ни косить луг, — возразил Данилов, — езжай. У меня сил нет.

— Можно подумать, у меня есть, — фыркнула Марта.

— А… ребенок? — спросил Данилов и закрыл глаза. — Как ты думаешь, с ним все в порядке?

Марта сбоку посмотрела на него. В неверном машинном свете выражения его лица было не разобрать.

— Думаю, что ничего. Я же не прыгала с парашютом!

— Ты спасла нас, — сухо сказал Данилов, — он загнал бы нас в этот карьер, если бы не ты и твоя машина. Я не знал, что ты такая сильная. И храбрая. Вернее, я знал, но никогда не видел этого своими глазами.

— Данилов, — предупредила Марта, — я сейчас зареву.

— А торт? —

спросил Данилов.

— Торт? — удивилась Марта и оглянулась по сторонам как бы в поисках торта. — Он где-то здесь. А что?

Торт она нашла под своим сиденьем, когда остановилась на светофоре. Он был странной, не правильной формы.

— Я его соскребу ложкой с коробки, — решила Марта, — не пропадать же добру, правда?

— Конечно. Ты позвонила Надежде Степановне, что не приедешь?

Марта опять посмотрела на него.

— Да.

— Хорошо.

Дома она стащила у него с плеч пальто и сказала с сожалением:

— Такая вещь пропала. И пиджак.

— Черт с ними, — отозвался Данилов рассеянно. — Марта, тебе придется снять с меня водолазку. Она вся в крови, а руку я поднять не могу.

— Сейчас, — прокричала она из глубины квартиры, — только чайник поставлю!

Он зашаркал в спальню, сонно думая о том, что снимать придется еще и брюки, а он так хорошо пристроил руку — она совсем не болела и вообще как будто не существовала.

— Я здесь. Давай.

Она вытащила его из водолазки, кинула ее на пол и стала расстегивать ремень.

Он вдруг так смутился, что загорелись уши.

— Марта, я сам.

— И эти снимешь, и другие наденешь, — все сам? — спросила она с сомнением в голосе. — Или будешь голый ходить? Он был голый и свободный! — зачем-то добавила она, рассматривая его.

Она сто лет его не рассматривала.

Ей редко удавалось его порассматривать, и только один раз в жизни она делала это открыто.

— Ты что? — спросил он, насторожившись.

— Ты похож на иллюстрацию к брошюре «Передвижной военный госпиталь в Луге в 41-м году». — Она потрогала нашлепку у него на груди. — Болит?

— Почти нет, — сказал Данилов и улыбнулся, — но я научился материться, как раз когда отдирал от себя пластырь.

— А кто тебя снова заклеил?

— Знаменская. Она проснулась, когда я матерился. Она у меня ночевала. Я жаловался ей на свою судьбу.

Он был высокий и худой, как будто облитый смуглой чистой кожей. Под кожей бугрились хорошие мужские мышцы. Марта помнила, какие они на ощупь.

Может, он и не образец мужской красоты и стати, но ей он так нравился, что она старалась пореже смотреть на него, чтобы не оказаться в идиотском положении.

Теперь — то ли оттого, что он был «раненый боец», то ли оттого, что он приехал среди дня к ней на работу и что-то долго и невнятно мямлил, а потом их чуть не убили, — Марта рассматривала его во все глаза и ничего не стеснялась.

Он вытянул из гардероба свитер, оглянулся, увидел, как Марта смотрит на него, и опять спросил: