Одна в мужской компании
Шрифт:
Я начала читать то, что написал Джин. Меня немного подбодрил список качеств, которые его во мне восхищали: мой европейский шарм, красота, умение быть хорошей матерью и хозяйкой и, наконец, ум. Я взглянула на Джина и чуть улыбнулась ему, но он этого не видел. Он внимательно изучал то, что написала о нем я.
Я приготовилась читать про свои недостатки. Но этот список был пуст.
Я сдвинула брови, подняла глаза от бумаги и встретилась взглядом с Джином.
— Ты ничего не написал о проблемах.
— Нет.
— Почему?
— Потому что это не твои проблемы, Хеди. Не твои недостатки. Мои.
— Как это
Глаза у Джина стали мягкими, почти грустными.
— Ты выходила за меня замуж с совершенно понятными ожиданиями. Муж, дом, семья. Но я не могу дать тебе то, чего ты хочешь. Не могу быть отцом еще одному ребенку. Во всяком случае, сейчас.
Я кивнула. Теперь я поняла. Ничего в этом браке уже не поправить, не улучшить. Все кончено.
Джин решился наконец прервать молчание и сказал то, что мы оба думали, но никто не хотел сказать первым.
— Пора идти к адвокату?
Я кивнула. Ничего другого и вправду не оставалось.
— А как же Джеймси? — спросил Джин, мотнув головой в сторону спящего ребенка.
Что он имеет в виду? Кто из нас получит опеку? Или он спрашивает о другом, немыслимом? Не отдать ли его обратно?
Я взяла сына из колыбели и прижала к себе. Джеймси тихонько хныкнул, но не проснулся.
— Он останется со мной, — сказала я, понимая, что миссис Бертон, няня Джеймси, будет проводить с ним гораздо больше времени, чем я — с моей работой иначе невозможно. И все же я считала, что его жизнь здесь, в Америке, будет намного лучше, чем та судьба, что ожидала его в Европе.
Джин кивнул и ласково погладил меня по руке.
— Мне бы все-таки хотелось видеться с ним иногда.
— Конечно, Джин. Ты же его отец. Тебе решать, какую роль ты будешь играть в его жизни.
Я ухватилась за Джина как за безопасное убежище, как за нового отца, которым он не мог для меня стать, а он женился на гламурной кинозвезде, которая все вечера проводила бы на светских приемах. Но я была просто Хедвиг Кислер, а он — голливудским бонвиваном. У меня на душе лежала мрачная тайна, которую я должна была искупить, а Джин любил свет, и малейший намек на тьму его отпугивал. Мы были противоположностями друг друга. Чужими людьми.
Глава тридцать пятая
19 сентября 1940 года
Лос-Анджелес, Калифорния
Я качала Джеймси на руках, а Сьюзи читала вслух газету. Как я любила, когда мой маленький херувимчик был со мной в гримерной во время перерывов. Хотя я постоянно сомневалась, что успею стать ему настоящей матерью за те несколько коротеньких часов, которые мне удавалось уделять ему каждый день, разрываясь между двумя съемками — в «Живи со мной» с добродушным Джимми Стюартом и в «Товарище Иксе» с веселым и компанейским Кларком Гейблом. Как бы то ни было, Джеймси — всё, что осталось мне от недолгого брака с Джином — был для меня как бодрый золотистый лучик солнца во взрослом мире, полном забот и тревог.
— Торпедами… с плюшевыми мишками в обнимку… — прошептала Сьюзи со слезами на глазах.
— О чем это ты? — Видимо, я что-то не так расслышала сквозь умилительное воркование Джеймси. С чего бы ей упоминать торпеды и мишек в одной фразе? Может, мой английский меня подвел. Или это Сьюзи опять со своим жаргоном.
Девушка не ответила на мой
— Что случилось, Сьюзи?
Но она не отвечала. Миссис Бертон, которая сидела в углу и вязала чепчик для Джеймси, встала со стула и заглянула через плечо Сьюзи в газету. И, не сдержавшись, громко ахнула.
С извивающимся Джеймси на руках я подошла к ним и тоже стала читать.
«Нацисты расстреляли торпедами корабль милосердия, погибли дети», — прочла я вслух чудовищный заголовок.
После усилившихся воздушных атак Германии и угрозы вторжения на сушу канадские семьи добровольно вызвались предоставить убежище для британских детей и детей-беженцев, — шепотом читала Сьюзи отрывки из ужасной статьи. — Двенадцатого сентября тысяча девятьсот сорокового года пароход «Бенарес» взял на борт сто девяносто семь пассажиров, из них девяносто детей, плюс двести человек экипажа, и направился в Канаду, чтобы спасти людей от «Блица» и грозящего немецкого вторжения. Семнадцатого сентября тысяча девятьсот сорокового года пароход, идущий из Ливерпуля в Канаду, был обстрелян немецкими торпедами в шестистах милях от суши. «Бенарес» затонул, унеся жизни ста тридцати четырех пассажиров и ста тридцати одного члена экипажа, в том числе восьмидесяти трех из девяноста детей, которых родители отправили в Канаду ради их безопасности.
— Нет! — вскрикнула я. Как такое могло произойти? Ведь не станут же даже нацисты намеренно стрелять по кораблю с детьми на борту?
Сьюзи стала читать дальше — о детях с «Бенареса». Они были из семей британцев, переживших «Блиц», и из семей еврейских беженцев, опасавшихся за жизнь детей в случае, если Гитлеру удастся вторгнуться в Англию. Правда, чтобы догадаться об этом, мне пришлось читать между строк: в газете на еврейское происхождение детей намекали лишь туманные эвфемизмы. Но кем бы ни были эти люди по рождению, все они искали для своих детей одного — безопасности. Того, что отняли у них нацисты.
Я долго-долго смотрела в глаза своего полуторагодовалого сына. Если бы не случай, не какое-то неизвестное обстоятельство, которое помогло в этот раз миссис Розенхайм, миссис Перкинс и миссис Разовской, Джеймси тоже мог бы оказаться на этом пароходе. Лишь по воле случая он отправился на корабле в Америку в октябре прошлого года, а не в Канаду сейчас. Я едва не лишилась сына благодаря стараниям службы охраны детства, когда мы с Джином расстались в июле — американская судебная система, казалось, была не в состоянии представить, что разведенная мать может вырастить усыновленного ребенка в одиночку, — и страх потери все еще был невыносимо острым. Я чувствовала сердцем всю боль скорбящих родителей, чьи дети погибли на «Бенаресе».
В дверь постучал посыльный.
— Пора, мисс Ламарр.
Миссис Бертон протянула руки и сказала:
— Я отвезу его домой и уложу, мэм.
С неохотой я передала ей малыша. Она бережно уложила его в коляску и выкатила из гримерной. Бедняжка Джеймси, подумала я: он, наверное, считает своей настоящей матерью миссис Бертон. Вместо матери у него вечно занятая женщина, а вместо отца пустое место: связь между ним и Джином после развода стала такой тонюсенькой, что готова была вот-вот порваться.