Одна жажда на двоих

Ночь Ева

— Как там твой папаша? — однажды не выдержал он.

Лина только плечами пожала:

— Да всё нормально. Как обычно. Я не питаю иллюзий на его счёт и особой любви не жду.

— Почему он свёл нас тогда? — задал он всё же вопрос, который его тревожил и зудел, как надоевший комар.

Лина посмотрела на него насмешливо.

— Ищет достойного ёбаря для своей драгоценной дочери, — произнесла с сарказмом. — Приценивается и выбирает. Ему нужен тот, в ком он будет уверен.

— А были и другие кандидаты? — сорвалось с его губ.

— Были, —

снова пожала она равнодушно плечами. — Правда, больше он так не откровенничал. Давай не будем об этом?

Он бы хотел ещё об этом поговорить, но не стал. Раз Лина не хочет. Есть другие способы прощупать почву.

Позже он попросил рассказать о себе. Она так же отделалась не очень пространным рассказом.

— Мама растила меня девочкой-девочкой. Слишком большая идеалистка была. Мечтала, что у меня будет лучшая судьба, чем у неё. Это странно, но, кажется, она любила этого уродливого Кирпича. Но мы об этом никогда не говорили. Позже, когда она умирала, она немного… приоткрылась. Тосковала всё. Вспоминала, но почти не рассказывала ничего. А я в пятнадцать осталась, считай, на улице. Из интерната удрала. Страшно там, стрёмно. Научилась пить, курить, матом громко говорить, — улыбнулась так, что у Влада сжалось всё внутри: такой она была наивно-милой.

Девочка. Запутавшаяся, нюхнувшая хрени, выкупавшаяся в болоте по самые уши, но странным образом оставшаяся чистой. В ней это уживалось — порочная чистота и невинность.

— Только не жалей, ладно? Я не хочу.

Он не ответил. Лишь сжал её пальцы — тонкие, изящные, нежные.

— Почему ты приходишь? — спросил, понимая, что лучше таких вопросов не задавать, но как можно было удержаться?

Лина посмотрела на него лукаво. Пухлые губы дрогнули. Там таилась усмешка, что никак не портила её лицо. Наоборот — придавала ему какой-то почти детский оттенок. До боли хотелось целовать её в губы, чтобы стереть вот это всё и заставить загораться совершенно другими чувствами.

— Нравишься ты мне, — провела рукой по его щеке. — Трахаешься хорошо.

Это не то, что он хотел услышать. Но другого ответа от неё не дождёшься. Слишком плотные шторы, но Влад хотел бы заглянуть и за них, и сорвать нахер, чтобы наконец-то увидеть, что же там по-настоящему прячется.

Это был их последний вечер, когда они трахались и вели беседы.

Через два дня Кирпича не стало. Его прирезали, как свинью, в его загородном доме. Лины рядом не было. Да её вообще никогда с ним больше Влад не видел.

Где она? Что с ней? Влад тревожился и не находил себе места. Сходил с ума и искал. Но Лина словно в воду канула. Исчезла, словно её и не было никогда.

После смерти Кирпичникова выяснилось, что никакого завещания он не оставлял. А если оно и было, то исчезло.

— Не ищи меня, — позвонила она спустя время. — Я сама приду, когда смогу, — и отключилась.

Влад никогда не знал её номера телефона. Она никогда не звонила ему. Первый раз. И то, что звонить по этому незнакомому номеру бесполезно, он прекрасно понимал.

Лины не было. Жажда усиливалась. Влад бы

перевернул ради неё мир, но она не хотела. И то, что он для неё всего лишь ёбарь, думать не хотелось. Но по всему выходило так.

Страшнее всего было то, что он и на эту унизительную для него роль соглашался. Лишь бы вернулась, не оставляла его насовсем.

— Как ты тут без меня? — как всегда, она появилась внезапно. Пришла под сенью ночи. — Скучал? Я ненадолго.

Обыденно, с порога. Но Владу было не до слов. Он целовал её. И трахал. Снова целовал и опять трахал. До слёз, до криков, до дрожи. Он любил, когда она кончала. Спина его опять горела от кровавых царапин, что оставляли её ногти, но ему было на это плевать.

— Пропадёшь ты без меня, — гладила его по щекам и любовалась, словно хотела насмотреться впрок.

— Так не уходи. Останься, — попросил. Первая девушка, которой он это предложил.

— Не могу, — лёгкое пожатие плечами. — Нельзя нам вместе. Башню срывает, понимаешь? Слишком похожие, это плохо кончится, Влад.

Это был первый раз, когда она назвала его по имени. И от этого Влад почувствовал, как дрожь прошла по телу, словно он кончил.

Он не стал её переубеждать. Не сразу. Не сейчас. Если заупрямится, она уйдёт и не вернётся, а он всё же хотел надеяться, что это не последняя их встреча.

Лина, как всегда, ушла под утро, а он остался. В который раз прислушался к себе. Что чувствует? Так ли важны для него их непонятные отношения? Что они несут? И что она скрывает?

А то, что Лина что-то скрывала, он был уверен.

Кирпич, не хотевший детей, не желающий, чтобы после смерти делили его добро, словно промахнулся. А может, предвидел: всё случилось с точностью до наоборот. Наследников вылезла куча. Срались они эпично и грязно, низко и со скандалами, которые не раз мусолила жёлтая пресса.

Но нигде и ни разу не полоснули в этих дрязгах сенсацию, что у него имеется дочь, которой он хотел завещать все свои «заводы и пароходы». И это казалось Владу странным. Не могло это остаться тайной. Особенно, если учесть, что он болтал тогда в ресторане. И тем более, что таскал за собой Лину на смотрины к другим кандидатам.

Выглядело это паршиво.

А потом начались проблемы у самого Влада, и ему стало не до мыслей о безвременно почившем Кирпиче. Будто кто-то брал и разваливал все его схемы одним движением руки. Они разлетались, как карточные домики, рушились у него на глазах, и он ничего не мог с этим поделать.

На какое-то время ему даже стало не до наваждения по имени Лина.

Нет, он о ней не забыл, не остыл, но башка его была занята совсем не девчонкой и еблей, а более серьёзными вещами.

Влад не хотел потерять то, что сумел отвоевать, чего добивался потом и кровью не столько ради себя, а для цели, к которой шёл. Пусть долго и плохо, но уж как получалось. Он не хотел отступать. Не сейчас, когда свобода маячила перед носом.

А потом уж можно будет и о Лине подумать. Ведь свобода включала в себя и это. Быть с ней. Если получится.