Одна жизнь — два мира
Шрифт:
Вскоре я попала в Харьков, здесь я встретилась с Панасом Петровичем Любченко, он был в то время секретарем ЦК КП(б) Украины, на меня он произвел очень приятное впечатление, такой добродушный. Вот я ему с горяча все свои сомнения и выложила.
Сейчас странно вспоминать, но в те годы все было проще, и мне тогда казалось, что нет никакого преступления в том, чтобы сказать правду, как я ее видела, и даже наоборот, скорее преступление — это скрывать, умалчивать. Но Сталин сумел и все это перевернуть, разрушить. Я помню, где-то прочла слова Ленина, что критиковать
Любченко мне ответил, что времена меняются, и никто из нас, ни он, ни я в воде дырку не провернем, и что по этому поводу ему пришлось выдержать много атак. И что если не верить в успех дела, то очень, очень трудно работать, и что большевики уже сделали одно великое дело — Народная (он даже подчеркнул слово народная) советская власть существует уже 12 лет и будет существовать. И что ни одна революция без жертв не совершалась, а коллективизация это тоже революция, и еще какая.
Я тоже понимала, что во время революции гибнут невинные, но ведь мы строим мирную жизнь, и мы все хозяева нашей страны, как же можно допустить, чтобы люди ругали, проклинали коммунистов-большевиков — не унималась и продолжала возмущаться я. Об этом чудовищном колхозном строительстве уже повсюду и вовсю гудели наши враги по всем странам света, по всем заграницам.
Мне всегда было больно слышать, когда ругали коммунистов, это осталось у меня еще с детства. Зачем же довели такую высокую идею до того, чтобы люди возненавидели ее? Ведь не идея коммунизма виновата, виноваты те, кто требует проводить в жизнь эту идею вот таким страшным образом. Ведь те, кто издает такие приказы и требует их выполнения, не соображают, что они творят. Это так же, как и во времена христианизации: не христианская религия или идея творила те жуткие преступления во имя той, в то время тоже идеальной, идеи, а люди, те люди, которые боялись потерять власть. Слава богу, ведь мы живем уже в другое время.
Значит, все понимают , что происходит что-то непонятное, и надеются, что пронесет, и, может быть, и в самом деле все изменится к лучшему.
Я гораздо позже начала понимать, что многие, особенно умудренные опытом, старые члены партии молчали и терпели из опасения, что их могут обвинить в каких-либо правых, левых, зиновьевско-троцкистских и черт его знает в каких еще уклонах, что и случилось, но немного позже, и исключить из партии, а это для них было равносильно самоубийству.
Когда хлеб печет сапожник
Теперь я попала в группу, работавшую по сбору и подготовке материала о наших достижениях 16-му партсъезду ВКП(б), который должен был состоятся в Москве с 26. 06 до 13. 07 1930 г. — по итогам первого 5-летнего плана и вопросам развернутого наступления социализма по всему фронту, то есть по вопросам сплошной коллективизации сельского хозяйства и перехода к политике ликвидации кулачества как класса.
Вот в это самое время всем командировочным, в том числе и нашей группе, надлежало проехаться по целому ряду колхозов района, собрать материал о наших достижениях, вернуться в Мелитополь, составить рапорт о наших достижениях и вручить его комсомольской велоэстафете Севастополь — Москва, которая должна была прибыть на днях из Джанкоя. Рапорт готовился
Мне предложили сначала поехать в колхоз-миллионер им. Сталина. Я уже до этого побывала в нескольких колхозах, а этот был один из старейших богатых колхозов в районе. В этом колхозе были свои коровники, свинарники, курятники, был у них даже какой-то медицинский пункт, ветеринарный пункт без ветеринара и большая общая столовая, детский сад, своя школа для детей и для взрослых по ликвидации неграмотности и малограмотности.
Как раз в это время, сразу после ноябрьского Пленума ЦК ВКП(б) 1929 г., профсоюзы приняли постановление о мобилизации и отправке с предприятий передовых рабочих промышленности в деревню в различные колхозы, так называемых двадцатипятитысячников, для оказания помощи в организации колхозного хозяйства и для внедрения передовых методов работы.
Сюда, в этот колхоз, прислали двоих рабочих. Один был из Днепропетровска с завода им. Петровского, другой — аж с Тульского оружейного завода, вот они обязаны были заниматься организацией колхозного хозяйства. Научить крестьян производственным методам работы, ремонту сельскохозяйственного оборудования, которого по существу у крестьян еще не было.
Откуда эти молодые люди, которые никогда в жизни с сельским хозяйством не сталкивались, могли знать и понимать больше, чем крестьяне, что такое сельский труд, и как и чему они могли их научить, когда сами не умели ни запрячь лошадь, ни отличить овес от ржи, а рожь от пшеницы? Но им полагалось вмешиваться в крестьянскую работу, давать всякие советы, указания и учить крестьян «производственным методам» — ведь для этого их и послали сюда.
Меня тоже, 16-летнюю девчонку, посылали вместе с ними учить уму разуму крестьян, как им организовать и вести хозяйство. Как будто крестьяне, испокон веков занимавшиеся сельским хозяйством, хуже нас знали, что к чему.
Вместо того чтобы подготовить и послать в новоиспеченные колхозы и совхозы агрономов, ветеринарных врачей, побольше сельхозтехники, посылали хлопцев, которые выросли в городе и в жизни не видели, как и где пшеница растет и из чего хлеб делается. Я даже до сих пор помню, как долго надо было объяснять этим молодым людям, как отличить рожь от пшеницы и овес от ржи. Крестьян они ужасно раздражали. Как только я приехала сюда, они стали горько жаловаться:
— На кой к нам этих дармоедов прислали?
Но эти парни имели самые широкие полномочия. Они распоряжались всем колхозом, составляли сводки, писали докладные.
— Тож, поихали на бахчу — хлопцам (это двадцатипятитысячникам) захотилось огирькив (огурцов), — стал рассказывать мне по-украински милый усатый сторож. — Показав де воны растуть, а воны нарвалы цилу корзину маленьких дынь. А воны ж таки гирьки, як полынь. А я кажу (говорю): так это же дыни, а не огуркы, огуркы чуть-чуть дальше растуть. Ну и робытничкив нам поприсылали, воны думають, що на вербы груши растуть.
Колхоз им. Сталина в прошлом был огромной помещичьей усадьбой: чудесные постройки, огромный запущенный сад. Здесь же были построены два двухэтажных дома — общежития для колхозников, и мне стало так грустно смотреть на эти убогие колхозные жилища.
— Убрали бы, — посоветовала я.
— Чего убирать — нема ни мыла, ни белья, — недовольно проворчала женщина.
В эти годы многие еще стирали просто глиной вместо мыла. А это был то время большой образцовый колхоз.