Однажды и навсегда
Шрифт:
— Я так и знал, что вы встаете рано, — обрадовано сказал он, когда Фолкнер поднялся ему навстречу. Возраст этого человека, если не что иное, требовал подобной учтивости. К тому же примешивалось благоговение перед глубиной его ума. Казалось, хрупкое тело, в котором этот ум был заключен, являлось не более, чем обманом зрения. В облике сэра Исаака скрывалось нечто безграничное и посему недоступное простым смертным.
— Собственно говоря, это не совсем так, — ответил Фолкнер, когда они уселись за стол. — То есть не по своей воле.
— Значит, в силу привычки? Я слышал, что утро —
— Я бы не стал применять в таком случае слово «лучшее». Могу я предложить вам ветчины? Отменнейшая.
Сэр Исаак поднял руку, подзывая Аннелиз. Когда она выслушала его и удалилась, сэр Исаак сказал:
— Вы пробыли здесь почти сутки. Будьте добры, поделиться со мной, что вам удалось обнаружить?
— Не слишком много, — уклончиво ответил Фолкнер.
Это не совсем соответствовало истине. Он обнаружил женщину, которая одновременно озадачивала его и приводила в восторг. Деревню, которая, казалось, жила одновременно и в прошлом, и в настоящем. И часть себя, о существовании которой он никогда не подозревал. Однако сэр Исаак спрашивал вовсе не о личных приобретениях.
— В настоящий момент, — сказал Фолкнер, — нет никаких доказательств того, что цыгана убили не их соплеменники. Однако, — добавил он, заметив, что сэр Исаак собрался заговорить, — также нет никаких улик доказывающих, что они были убиты своими. Вчера днем я беседовал с констеблем Даггином, и он заверил меня, что расследование было проведено с предельной тщательностью.
— Расследование, разрази меня гром. Да они захлопнули свои кондуиты с такой прытью и поспешностью, что пыль еще не осела, — возмутился сэр Исаак.
— Именно! Насколько я берусь судить, не было никакого расследования и в помине. Это наводит на мысль, что старый добрый констебль опасался. Он словно бы догадывается, куда может завести тщательное расследование.
— То есть, вовсе не горит желанием устроить переполох у себя на заднем дворе, если можно так выразиться?
Фолкнер кивнул.
— Отсюда вытекает вопрос: а не подозревает ли он вполне определенного человека? Может, он полагает, что если тихонько предупредить кого надо, можно предотвратить дальнейшие неприятности? А может статься, он не хочет терять из поля зрения того, кто, по его мнению, повинен в убийстве. И попытаться, тем самым, не допустить новые преступления?
— А не хочет ли он просто-напросто спустить все это дело под шумок, чтобы смута улеглась сама собой?
— Не выйдет, — ответил Фолкнер. — Жажду кровопролития утолить не так просто.
— Возможно, ваше замечание справедливо в отношении поля брани. Но здесь, в неискушенной, неразвращенной деревне?
— Необходимо все хорошенько взвесить, — согласился Фолкнер и посмотрел в глаза сэру Исааку. — Даже если требуется только развеять опасения мистрис Хаксли. Неужели ее беспокойство и страх послужили единственным поводом, вынудившим вас обратиться к герцогу?
Старик вздохнул.
— Я понимаю, что такое умозаключение ставит меня в нелепое и даже глупое положение. В общем течении событий две смерти, сами по себе, не столь уж значительны. Будь я один, я повздыхал бы и забыл. Но Сара… — он умолк, задумавшись. — Она так много
— Вы понимаете, наверное, — вкрадчиво спросил Фолкнер, — что в вашем утверждении мало смысла?
— Верно. Вообще — никакого. Но я заметил это далеко не вчера. Я верю, что у нее какая-то особая связь с этим местом. Возможно, благодаря тому, что ее семья живет здесь многие столетия.
— Но должны же быть и другие старожилы.
— Сомневаюсь. Сара рассказывала вам что-нибудь о своем доме?
— Мы разговаривали только о деревне и убийствах. Она согласилась, правда, с такой неохотой, показать мне руины, — Фолкнер вздохнул.
— Это интересно. Здешние жители говорят, что она редко заговаривает с кем-либо о камнях. Но если верить их наблюдениям, она часто проводит время среди кругов. Как бы там ни было, в подвале ее дома сохранилась римская баня. Об этом мне поведала бесценная миссис Дамас. А еще она утверждает, что под остатками бани есть еще более древний колодец, существующий с доримских времен.
— Уму непостижимо. Но какое это имеет отношение к Саре?
— В этом то и суть. Если верить миссис Дамас, семья Хаксли всегда жила на этом самом месте. Я подчеркиваю, на этом самом. Их история уходит в глубь веков, еще до прихода норманнов, к дням достославного Юлия Цезаря, а может, еще дальше.
— Я не встречал ни одной семьи, которая бы так досконально знала свою родословную.
— И я не знаю. Но задумайтесь! У нас у всех были предки, а у тех — свои. Никто из нас не появился в этом мире ниоткуда. Дело в том, что люди постоянно переезжают, меняют родовые имена, некоторые линии вымирают, особенно если их прослеживать только по отпрыскам мужского пола. Но не здесь, заметьте. Они никогда не покидали этих мест. Здесь не нарушены вековые связи. Осталось только гадать, почему?
— Летаргия? — предположил Фолкнер. Вопрос был задан лишь наполовину в шутку. Он поежился от этой мысли. Будто в Саре и ее связи с этими местами есть нечто мистическое. Его так и подмывало тотчас отмести всякие подозрения.
— Встряхните свое воображение, сэр. Эйвбери место единственное в своем роде. Ни Стоунхендж, ни другие каменные круги не могут тягаться с ним по внушительности. Люди почему-то затратили на возведение Эйвбери уму непостижимое по протяженности время и приложили неимоверные усилия. Как бы хотелось узнать — зачем? Зачем?
Фолкнер допил чай и поставил чашку.
— Как, по-вашему, удастся ли разгадать эту загадку?
— По всей видимости, нет, — сэр Исаак нахмурился. — Но сама попытка порассуждать доставляет немалое удовольствие.
— Как бы мне хотелось разделить вашу уверенность. Однако с меня довольно того, что я должен расследовать «всего лишь» два убийства.
— Нет в мире ничего более загадочного, нежели человеческий ум. Не стоит недооценивать возможность порученного вам дела. Но с другой стороны, вам непозволительно сомневаться в собственных силах. Несмотря на наше краткое знакомство, я успел заметить, что…