Однажды и навсегда
Шрифт:
А где же он? Она встревожилась и резко села, К ужасу обнаружив, что на ней нет совершенно никакой одежды. Но это не только сон. Даже несмотря на то, что он скорее походил на реальность. Ничто, из того, что она видит, не существует на самом деле. Это только плод ее больного воображения.
Тело ощущало шероховатую поверхность циновки. А кожа от утренней свежести покрылась колючими пупырышками. Она медленно поднялась, слегка недоумевая. Что за удивительный сон, в котором можно протянуть руку и дотронуться до стенки хижины, чтобы потрогать гладко выделанную шкуру? Ощутить шершавую поверхность
На одной из опор хижины был оставлен сучок. С него свисало коричневое платье. Она привычным движением сдернула его с крючка и натянула на себя. И только, когда оделась, сообразила, что же такого она сделала. И как естественно все получилось у нее, будто надевала эту тунику каждый день.
Она вышла из хижины. Ей пришлось слегка нагнуться, чтобы не задеть головой низкий проем. Выпрямилась и пошла по тропинке навстречу неизвестности. Ноги сами несли ее, будто знали, куда ей нужно идти.
Она остановилась на холме, который всего несколько дней назад обмеряла с сэром Исааком. Она стояла рядом с тем местом, где наткнулась на убитого цыгана. Двойной каменный круг был целехонек. Грубо отесанные каменные глыбы стояли, совершенно прямо. На дальнем краю холма, соединяясь с каменными кольцами, четко просматривались глыбы Кеннетского большака.
И ни души вокруг. Хотя она понимала, что поблизости должны быть люди. Подтверждением тому были хорошо ухоженные поля. На пастбищах, словно белые облачка, бродили овцы.
Воздух постепенно согревался. Сара направилась к реке. Опустилась на колени, умылась и напилась. Капли чистые и прохладные падали на загорелую руку. Она чувствовала, как под туникой мягко колышется грудь. У нее даже слегка саднило то место, где грубая ткань натерла нежную кожу сосков.
Но все-таки окружающее виделось ей словно со стороны, словно бы не наяву. Собственно, чему удивляться? Это только сон, пусть более яркий и осязаемый, чем предыдущие, чем те, что снились ей всю жизнь. Все равно, это только сон. Скоро она проснется, и все водворится на свои места.
Но день разгорался ярче, и сон продолжался. Она снова поднялась на холм, зашла в хижину, взяла корзину, села, подтянув колени к подбородку и принялась есть ягоды. Они были очень сладкими, ее самое любимое лакомство. Она каждое лето с нетерпением ждала, когда они созреют. И сейчас собирала с таким же удовольствием и усердием, с каким занималась этим в детстве.
Но она уже давно не девочка. Теперь она даже не юная девушка, какой была в тот год, когда приволокли от меловых утесов последнюю глыбу и достроили круг. Она была женщиной, которая сидела на расстеленной в хижине циновке, лакомилась ягодами и наблюдала, как рождается новый день.
Женщина не она сама, не Сара, но так хорошо знакомая ей жрица. Но почему-то она было одна. А где же молодой охотник? Действительно, где все остальные люди? И почему она сидит одна-одинешенька, глядя, как встает солнце и земля купается в теплых и ласковых лучах.
Жрица вышла из хижины, пристально и внимательно оглядела каменный круг. Но не стала подходить к нему. В душе рождалось нежелание, почти страх. День разгорался все ярче и ярче. Пора было приступать к выполнению
— Сэр Уильям? — эти слова были сказаны еле слышно и дошли до сознания Фолкнера словно сквозь туман. Он медленно поднял голову. Рядом стоял сэр Исаак. Лицо старика собралось озабоченными морщинками. Он посмотрел на Сару, неподвижно лежащую под одеялом и нахмурился еще больше.
— Миссис Дамас разрешила мне войти. Есть хоть какие-то изменения?
— Изменения? — Фолкнер посмотрел на Сару. Как хотелось ему, чтобы румянец вернулся на ее щеки, чтобы глаза снова открылись, чтобы она сама вернулась к нему. Он мотнул головой и угрюмо ответил:
— Не думаю…
— По деревне идут странные слухи. Фолкнер хрипловато и горько рассмеялся.
— Могу себе представить.
Сэр Исаак вздохнул. Подтянув табурет ближе к Фолкнеру, сел рядом. Они молчали растерянно и напряженно. За окнами распевали птицы, сияло солнце, и день разворачивался во всей свой красе. А здесь были одни только тени и бесконечные вопросы, на которые эти два человека не могли найти ответа.
— Мне не следовало сюда приходить, — наконец, произнес сэр Исаак.
Фолкнер понял его правильно. Он знал, что старик имеет в виду вовсе не спальню Сары.
— Так что же привело вас сюда?
— Рассказы, которые мне довелось услышать, рисунок, который однажды попался мне на глаза. Все с трудом поддается объяснению. Но мне кажется, здесь имеет место некая животворная сила, некая божественная искра, если можно так выразиться. Движитель всего сущего.
Фолкнеру эта идея была не в новинку. Хотя он обо всем этом никогда не задумывался. Ее законы были заложены в основе большинства явлений, которые было принято называть алхимией. Таинственному искусству, которому, как поговаривали, отдал дань и сэр Исаак.
— И вы надеялись обнаружить ее здесь?
— Я подозревал, что те сверхъестественные усилия, какие затрачивали здесь на протяжении, судя по всему, довольно длительного времени, могут найти свое объяснение в наличии такой силы. Возможно, они ощущали ее присутствие и на протяжении нескольких поколений пользовались ею, пусть даже не в полной мере.
Фолкнера одолевала усталость. И то, что говорил сэр Исаак, было ему малопонятно. Его воспитали в любви к строгому, но справедливому Богу. Таким и полагалось быть истинному отцу. Он установил известный свод правил и законов. И требовал от людей их соблюдения.
Позже Фолкнер открыл для себя науки и здравый смысл. Картина мироздания и человеческого бытия не стала более понятной, но, так или иначе, поддавалась контролю. И вот теперь непонятно откуда, взялись эти таинственные силы, божественные искры, спрятанные в земле, но доступные, по всей видимости, не каждому человеку.
И еще хуже, что эта идея исходила от человека, слывшего гигантом эпохи и науки, чьи воззрения полагалось уважать или хотя бы прислушиваться к ним. Фолкнеру хотелось забыть об этом, не задумываться. Но он не мог. Почему-то эти мысли находили отклик в глубине его сознания.