Однажды на берегу океана
Шрифт:
Вы приложили максимум старания, и это еще предстоит осознать_
В конце этой неоконченной фразы мигал курсор. С улицы донеслись гудки полицейских сирен. Лоренс обернулся. Скрипнули пружины кресла.
— Скажите мне кое-что, — проговорил он.
— Да?
— Вы несчастны из-за мужа?
— Что? Вы ничего не знаете о моем муже.
— Но это было самым первым, о чем вы мне сказали. О вашем муже и его точках зрения. Зачем вы вообще в разговоре со мной о нем упомянули?
— Эта тема сама собой возникла.
— Тема вашего мужа? Но вы сами ее предложили.
Я замерла с раскрытым ртом. Мне хотелось сказать Лоренсу, что он ошибается, но я не могла даже себе самой сказать, в
— Думаю, так получилось потому, что вы тоже не очень-то счастливы, — сказала я.
Я поспешно отошла от его стола, поскольку теперь настала моя очередь покраснеть, и подошла к окну. Я прижалась лбом к холодному стеклу и стала наблюдать за будничной жизнью на улице. Лоренс подошел и остался стоять рядом со мной.
— Ну вот, — проговорил он. — Теперь я должен попросить у вас прощения. Наверное, вы мне сейчас скажете, что наблюдательность я должен оставить вам, журналистам.
Я опять невольно улыбнулась.
— Какие слова вы там не дописали? — спросила я.
— «Вы приложили максимум старания, и это еще предстоит осознать…»Даже не знаю… Хотелось сказать что-то вроде: « Еще предстоит осознать, какие великие плоды принесет ваш труд»или «Еще предстоит осознать, каков будет успех вашей напряженной работы».Что-то такое, обтекаемое.
— Предлагаю оставить эту строчку как есть, — сказала я.
— Но она не окончена, — возразил Лоренс.
— Однако она очень хорошая, — заметила я. — Вот как далеко она нас увела.
И мои губы разжались, и мы с Лоренсом поцеловались. Наш поцелуй длился, и длился, и длился. Я прижалась к Лоренсу и что-то шептала ему на ухо. А потом я оправила блузку, а Лоренс сел за письменный стол.
Я смотрела в окно на другой мир — не такой, как тот, из которого я пришла сюда.
— Я раньше никогда так не поступала, — тихо произнесла я.
— Верно, — кивнул Лоренс. — Иначе я запомнил бы.
Он целую минуту смотрел на экран монитора с неоконченной строчкой, а потом, даже не стерев мою помаду с губ, поставил точку. «Вы приложили максимум старания, и это еще предстоит осознать».Двадцать минут спустя письмо было переведено в шрифт Брайля, и Лоренс отправил его по электронной почте. Коллеги Лоренса даже не удосужились прочитать это письмо.
Позвонил Эндрю. Мой мобильник зазвонил в кабинете Лоренса, и я никогда не забуду того, что услышала от Эндрю.
— Это просто фантастика, Сара. Эта история несколько недель будет номером один. Мне поручили написать расширенный материал об отставке министра внутренних дел. Работенка предстоит пыльная. Мне дали команду, которая будет заниматься журналистским расследованием. А мне придется непрерывно торчать в офисе. Ты ведь присмотришь за Чарли, правда?
Я очень осторожно выключила телефон. Это было проще, чем объявить Эндрю о перемене в нашей с ним жизни. Это было легче, чем сказать ему: «Наше супружество только что было смертельно ранено, совершенно случайно, шайкой бандитов, напавших на слепца». Я убрала телефон в сумку и посмотрела на Лоренса:
— Мне хотелось бы снова с тобой увидеться.
Роман наш протекал в рабочее время. Долгие завтраки, короткие юбки. Несколько часов после полудня в дорогом отеле. А иногда — целый вечер. Эндрю дневал и ночевал в редакции газеты, и, когда я находила няньку для Чарли, мы, я и Лоренс, могли делать что хотели. Порой во время ланча, который тянулся почти до пяти часов вечера, держа бокал с белым вином и лежа рядом с обнаженным Лоренсом, я думала обо всех журналистах, с которыми никто не проводит экскурсий по министерству, обо всех незапланированных утренних встречах с представителями массмедиа, обо всех пресс-релизах, начатых и незаконченных Лоренсом. Я представляла себе экран его монитора, представляла
Раздача завтраков в самолете, терпящем бедствие. Вот чем должен был стать наш роман. Мы с Лоренсом убежали от наших личных трагедий, убежали друг в друга, и на протяжении шести месяцев жизнь в Британии в наше рабочее время удивительным образом замедлялась. Хотелось бы мне сказать, что все так и было. Ничего серьезного. Ничего сентиментального. Просто милосердная передышка. Курсор, замигавший на некоторое время перед возобновлением наших прежних историй.
Но это было восхитительно. Я полностью отдавалась Лоренсу. С Эндрю у меня никогда так не было. Это происходило легко, без каких-либо усилий с моей стороны. Когда мы занимались любовью, я плакала. В этом не было игры, это было естественно. Я обнимала Лоренса, пока у меня не начинали болеть руки, пока я не начинала испытывать агонию нежности. Я ничего ему не говорила. Я не говорила ему и о том, что, пока он спит, я просматриваю его смартфон, читаю его электронную почту и его мысли. Пожалуй, когда наш роман только начинался, мне казалось, что на месте Лоренса мог оказаться любой другой мужчина. Неизбежным стал роман, а не конкретный мужчина. Но постепенно я стала восхищаться Лоренсом. Я начала осознавать, что роман на стороне был бы относительно незначительным правонарушением. Но для того, чтобы действительно уйти от Эндрю, действительно стать самой собой, я должна была полюбить кого-то серьезно. И так уж вышло, что без особых усилий я влюбилась в Лоренса. Мне пришлось всего-навсего позволить себе это падение. «Это совершенно безопасно, — говорила я себе. — Психика так устроена, она смягчает последствия таких падений».
Я все еще плакала, когда мы занимались любовью, только теперь я еще плакала и тогда, когда мы не могли себе этого позволить.
Держать наш роман в секрете — это и стало источником тревоги. Конечно, от Эндрю я скрывала свои встречи с Лоренсом, но, кроме того, взяла за правило никогда не упоминать Эндрю и его работу, встречаясь с Лоренсом, чтобы не пробуждать в нем излишнего любопытства. Словом, я обнесла свой роман высоким забором. В своем воображении я перенесла его в другую страну и бдительно стерегла ее границу.
Гораздо труднее было скрыть безусловные перемены в себе самой. Я чувствовала себя просто чудесно.Никогда еще я не ощущала себя менее благоразумной, менее серьезной, менее суррейской. Кожа у меня начала светиться. Это было настолько явно, что я пыталась скрывать это под слоем тональной пудры, но все было без толку: я просто-таки излучала joie de vivre [35] . Я снова стала ходить на вечеринки, чем не занималась с тех пор, когда мне было едва за двадцать. Лоренс приглашал меня на все торжества в Министерстве внутренних дел. Новому министру внутренних дел нравилось встречаться с представителями прессы и рассказывать им, поглощая канапе, как теперь все будет. Бесконечные званые вечера и всегда — вечеринки после вечеринок. У меня появилось множество новых знакомых. Актеры, художники, бизнесмены. Я чувствовала волнение, которого не испытывала с тех пор, как я познакомилась с Эндрю, — волнение от осознания того, что я привлекательна, неотразима, волнение, вызываемое несколькими бокалами шампанского в окружении ярких, улыбающихся лиц. Я веселилась и смеялась, иногда внезапно понимая, что случиться может все что угодно.
35
Радость жизни (фр.).