Однажды в мае
Шрифт:
— Помнится, девятнадцать. Так он говорил, да все они врут… — ответил невыспавшийся сержант и жадно посмотрел на окурок, лежавший в пепельнице. Ему страшно хотелось хоть разок затянуться, но в его отделении не осталось уже ни крошки табаку.
Царда перехватил этот взгляд, и, хотя у него было всего две измятые сигареты, одну из них он протянул сержанту.
— Как это — врут? — глухо спросил он. — Зачем им говорить неправду?
Сержант чиркнул спичкой по раздавленному коробку и так жадно затянулся, что от почти высыпавшейся сигареты полетели искры.
— Почему
Царда хотел было возразить сержанту, но не нашелся. И какой черт дернул его послать именно этого кудрявого подростка! Словно нет взрослых мужчин, которые понимают, на что идут, не станут зря горячиться и не растеряются в случае опасности! И все-таки капитан был убежден, что ни один из сотни мужчин, разгуливающих у него под окнами по двору, не выполнит такого задания лучше, чем этот паренек. Черт бы побрал все это!
«У меня что-то нервишки расшалились!» — сказал он себе и криво улыбнулся.
— Вы свободны, сержант, я только так…
И в это мгновение на столе у Царды зазвонил телефон. А что, если это тот самый кудрявый паренек?
Сперва Царда было обрадовался, но тут же, не взяв еще трубку в руки, отбросил это нелепое предположение. Если даже мальчуган благополучно перешел через мост, он позвонит только из Рокоски. Ведь он сам дал ему такое указание. И вместе с тем капитану совершенно по-детски хотелось, чтобы все было не так, чтобы паренек не придерживался инструкции, чтобы сразу же позвонил, как только доберется до Приматорской улицы, и сказал бы, что он жив. И тогда отлегло бы от души!
Сержант шагнул было к двери, но остановился, выжидательно глядя на Царду. В те дни волновал всякий телефонный звонок, и кто знает, может капитану после звонка понадобится связной. Наконец Царда снял трубку, не обращая внимания на сержанта, который не сводил с него глаз.
— Штаб…
Человек на другом конце провода откашлялся и тихо спросил:
— Капитан Царда? Говорит Гошек… с моста…
По тону можно было понять, как трудно Гошеку говорить. Царду охватило дурное предчувствие:
— Что случилось? Двинулись эти проклятые танки? Что такое?
— Нет, — ответил Гошек, — мне нужно с вами поговорить… по личному делу.
— Приходите, Гошек, если можете, — облегченно вздохнул капитан, — а не то по телефону скажите.
Наступила тишина. Очевидно, Гошек раздумывал, потом сказал более громким голосом:
— Понимаете, капитан… у меня сын пропал! Ночью остался дома один и вылез в окно. Ему и шестнадцати-то нет, а он во все суется. Меня он, понятное дело, избегает… Нет ли его у вас? Гошек Иозеф, блондин, нос горбинкой…
— Нет и шестнадцати? Невозможно! Таких юнцов мы отсылаем домой! — поспешил капитан успокоить Гошека, но при этих словах вдруг почувствовал удушье. Домой?.. Да ведь он сам лично послал одного паренька совсем в другую сторону! А может, это и есть сын Гошека? Царда зажал трубку ладонью, другой рукой вытер пот со лба.
— Как его звали… нашего из Голешовиц? — спросил он, пристально глядя на сержанта.
Тот
Но, убеждая Гошека, Царда обливался холодным потом. Сержант вернулся очень скоро с фауст-патроном в руках и уже в дверях улыбался:
— Смотрите, он надписал свой фауст-патрон, чтобы не украли!
Капитан издалека уже разглядел пять роковых букв.
ЦВЕТЫ И ЖЕЛЕЗО
Когда Пепик добрался по Воцтаржовой улице до Старой Либени, где-то очень близко, должно быть на либенской ратуше, пробило четыре часа. Ему казалось, что он ушел из Голешовиц давным-давно. Каждая минута, проведенная на мосту, вырастала в час. Страшнее артиллерийского обстрела из Пражачки оказался истребитель, который бесконечно долго кружил над мостом, словно нарочно снижаясь в тех местах, где к бетонному парапету жался ползущий на животе Пепик. Видит он Пепика или не видит? Обстреляет или нет? Пепик вцепился зубами в руку, чтобы не закричать со страха, когда истребитель со свистом проносился прямо над его головой.
И еще страшнее было, когда Пепик наткнулся на мертвеца. Он уже издалека заметил на ровной поверхности тротуара какой-то странный предмет, которого там явно не должно было быть. Что это такое, Пепик понял не сразу. Сначала ему показалось, что там лежит собака. Нет, не похоже. Какой-то жутко неподвижный серый бугорок. Кусок парапета? Оберточная бумага, намокшая под дождем? Пепику стало страшно, как бывает, если невзначай наступишь в воде на что-нибудь неизвестное. Метрах в пятнадцати Пепик наконец понял, что впереди лежит убитый.
Очутившись перед этим проклятым местом, Пепик долго не мог двинуться дальше. Он лежал на тротуаре, барахтаясь, как жук на булавке, — не повиновались руки и ноги. Он ни о чем не думал, охваченный небывалым, чисто животным страхом.
Страх накатился волной, и Пепику казалось, что он не справится с ним. Но через несколько секунд разум все-таки взял верх, и Пепик пришел в себя. Он победил приступ страха, заставил подчиниться своей воле тело, слабое и дрожащее. Иди же! Иди! Тело неохотно, но уступило. Пепик обогнул то место, где лежало серое пальто. И еще долго ему казалось, что глаза мертвеца смотрят ему в спину.
— И куда тебя черти несут! Недавно один на ту сторону прошел, теперь ты идешь на эту! Шляетесь тут! — отругал Пепика старик сторож, который сидел перед деревянной будкой, стоявшей сразу за мостом.
Это был первый человек, которого встретил Пепик.
— Мне домой надо, наши будут беспокоиться… — хрипло ответил Пепик и удивился собственному голосу — такой он был чужой, старческий.
— Тот тоже к жене торопился! Вот так люди зря и пропадают! — погрозил кулаком сторож и ушел в сторожку.