Однажды в Париже

Федотов Дмитрий Станиславович

— Портос вернулся! — объяснил де Голлю отец Жозеф. — Сам нашел дорогу.

— Святой отец, он по дороге, наверное, блох набрался, — с облегчением заметил Анри, вкладывая шпагу в ножны. — Как бы его преосвященство не покусали.

— Будем молить Господа, чтобы этого не случилось, — возведя взгляд к потолку, ответил капуцин.

Эпилог, в котором каждому воздается по заслугам

Паскаль воткнул топор в здоровенный пень, на котором обыкновенно рубили дрова для монастырских печей, и принялся растирать ноющие

от тяжелой работы ладони.

Вот она, благодарность! Отец Жозеф отправил его сюда, в эту Богом и миром забытую обитель, затерянную в нормандских лесах, вместо того, чтобы достойно наградить за службу и полученные раны. Ну, рана, допустим, одна и пустяковая. Паскаль сунул руку за пазуху и потер поджившую ссадину от креста, в который угодила пуля. Ссадина больше не болела, но теперь жутко чесалась. Рана — ладно, но служба! Паскаль ведь столько раз рисковал жизнью, разыскивая того несчастного, укравшего кота его преосвященства, — господин д’Артаньян подтвердит. Под смертью ходил брат Паскаль и не пожаловался ни разу!

Эх, святой отец! Грех, конечно, сетовать на судьбу, но монахи ведь тоже люди, дети Господа нашего…

Паскаль посмотрел на бледно-голубое весеннее небо, заметил тонкий неровный клинышек, медленно движущийся на север. «Вот уже и журавли возвращаются, значит, скоро лето…» — пришла отстраненная мысль.

Тут его внимание привлекли конский топот и суета со стороны монастырских ворот. Там явно кто-то желал попасть внутрь, а его не пускали. Паскаль почувствовал в груди некое странное беспокойство и, решительно плюнув на свое послушание — колку дров, — направился к воротам.

Двое братьев-монахов, поставленные на стражу у ворот, не давали войти в калитку высокому молодому человеку в забрызганной дорожной грязью одежде. Позади него топтался взмыленный жеребец и мотал поникшей головой, все еще всхрапывая от возбуждения долгой скачкой.

— В чем дело, братья? — поинтересовался Паскаль. — Кто этот человек и что ему нужно?

— Шел бы ты, брат, исполнять послушание, — грубовато ответил один из стражей. — Мы сами тут разберемся. Уже за настоятелем послали…

— Меня зовут Мишель де Фезенсак, и я ищу человека по имени Паскаль д’Арманьяк, — громко произнес незнакомец.

У Паскаля на миг потемнело в глазах и перехватило горло. Он шагнул вперед, отпихнул попытавшегося заслонить ему дорогу стража и сипло сказал:

— Это я, месье. Я Паскаль д’Арманьяк…

— Рад, что вы в добром здравии, монсеньор. — Де Фезенсак сдернул с головы шляпу и поклонился Паскалю, как это обычно делают вассалы перед сюзереном.

— Ничего не понимаю! — пробормотал Паскаль.

— Примите мои соболезнования, монсеньор, — продолжал де Фезенсак. — Ваш отец, граф Жан-Клод д’Арманьяк, скончался две недели назад.

— Господи, упокой его грешную душу!.. Как же это случилось?

— На охоте, монсеньор. Его милость решил самолично взять вепря, но зверь оказался хитрее и сильнее…

Паскаль и оба стража, слушавшие разговор очень внимательно, истово перекрестились.

— Так зачем же я вам понадобился? — хмуро поинтересовался Паскаль. — Я покинул родовой замок пятнадцать лет назад, проклятый собственным

отцом и обоими братьями. Я поклялся никогда не возвращаться и не вспоминать об их существовании. И действительно забыл… Но вот являетесь вы… кстати, вы, случайно, не сын барона Филиппа де Фезенсака?..

— Я его третий сын, монсеньор…

— Ну да… Так зачем же я вам понадобился?

— Я привез вам сезину [27] . Теперь вы — полноправный и единственный владелец и господин графства Арманьяк и верный вассал его величества короля Франции! — в голосе де Фезенсака зазвучали торжественные нотки.

— Погодите, месье, — ошеломленно покрутил головой Паскаль. — Почему — я? А мои братья?

— Ксавье д’Арманьяк погиб во время штурма Ла-Рошели в 1628 году. Жан-Жак д’Арманьяк сгорел от болотной лихорадки в родовом замке два года назад.

27

Сезина — особое владетельное право во Франции, земельное держание, зависимое от сеньора, но признаваемое обычным правом и защищаемое в судебном порядке.

Некоторое время Паскаль молча таращился на бумагу, которую подал ему посланец из Арманьяка. Братья-монахи заинтересованно заглядывали ему через плечо. Подошел отец настоятель, брат Франциск.

— Что происходит, дети мои? Кто этот господин?

— Это — моя судьба, святой отец! — объявил повеселевший наконец Паскаль и сунул бумагу под нос настоятелю. — Отныне я — законный граф д’Арманьяк!.. Подождите меня, де Фезенсак. Чтобы собраться, мне понадобится не более четверти часа!

* * *

— Опять ты все сделала не так, как я велела! — Мадам де Комбале с раздражением отшвырнула ворох кружев. — С тех пор, как приключилась эта история с котом, тебя словно подменили, Сюзанна! Такая была внимательная, расторопная, исполнительная… А теперь будто в облаках витаешь?.. Изволь все переделать к обеду!

Мари-Мадлен тоже до сих пор не могла прийти в себя после переживаний из-за похищения проклятого кота, когда ее, верную подругу и преданную любовницу кардинала, заподозрили в злодеянии против обожаемого дядюшки. Кот вернулся, а обида осталась. И она, в общем-то кроткая и добродетельная женщина, срывала ее на служанках и камеристках. Девушки лишний раз старались не попадаться хозяйке на глаза.

Сюзанна, любимица мадам, тоже заметно изменилась: в ее характере появились жесткость и строптивость, взгляд стал более упрямым. И вот этих-то изменений никто не понимал.

Между тем ответ существовал, и у него было чудесное имя — Паскаль! Не раз долгими вечерами, одна в своей комнате, Сюзанна вновь и вновь вспоминала его красивое, искаженное болезненной гримасой лицо, горячую сильную руку, сжимавшую ее, тонкую и нежную, когда Сюзанна склонилась над ним, раненным, и оказала первую помощь, подложив ему под голову свой плащ. Тогда, в полутьме трактира, их глаза встретились, и Сюзанна моментально утонула в глубокой синеве, чуть затуманенной страданием, но такой большой и чистой.