Однажды в России
Шрифт:
Я посмотрел на пожилого мужчину и молча согласился с его доводами. Он считал, что все религии призывают к миру и что в любом тексте, будь то писание или роман, каждый найдёт оправдание своим поступкам.
Ему оппонировал юноша, по всей видимости, убеждённый атеист. Он яростно убеждал собеседника в агрессивности религиозных конфессий, ратуя за светский уклад. Приводя в доказательство костры инквизиции, юноша изучающе посмотрел на меня. Завершая своё пылкое выступление, он отметил: исповедуй Россия иное мировоззрение, мы бы жили в другом государстве.
Пока длилась его речь, мною владели противоречивые чувства. Странность ситуации в том, что моё отношение к этим двоим складывалось
Так же внезапно всё исчезло. Я вновь оказался в своём кресле у окна. Резкие перемены в ощущениях тормозили рефлексы. Мгновение назад я испытывал злость и был уверен, что это реальность, но всё оказалось игрой воображения.
– Полагаю, – голос не оставлял выбора, – ты не станешь отрицать своё несогласие с юношей? Неожиданно для себя ты предпочёл мнение зрелости. Почему?
Я пытался внимательно слушать и в который раз ущипнул себя. Проснуться по-прежнему не удавалось, а он всё говорил и говорил, не обращая внимания на мои бесполезные попытки:
– А ведь всё предельно просто. Юноша, выражая мнение, невольно коснулся твоего подсознания, где зарождаются эмоции, откуда они берут своё начало. Когда-то твои далёкие предки принимали либо отвергали идеи, будоражившие их современность. Самые жизнеспособные из этих идей со временем превратились в чувства. Стали догмами. Постепенно, наслаиваясь друг на друга, эти чувства сформировали то, что называют национальным характером. Именно по этой причине ты не можешь объяснить природу своих чувств. Догмы предков достались тебе в наследство. Ты рождён в обществе, опутанном традициями, а потому обречён подчиняться догмам. Никому не прощают унижения устаревших, даже ставших предрассудками, традиций. Твоё несогласие с юношей – из-за проявленного им неуважения к обычаям твоих предков. Оскорбив традиции, он невольно нанёс оскорбление и тебе. Впрочем, мне не вполне понятно твоё недовольство. Юноша констатировал факты. Не более. Основа любой религии – фанатизм. Её фундамент – апостолы, не терпящие инакомыслия. Христианство не исключение. Вспомни, как инквизиция сжигала тех, кто не отрёкся от веры предков, и всё во имя кроткого Христа. Религий на планете много, и люди любят своих богов. Но вы никогда не оставите попыток обратить всех в свою веру. Ведь гораздо проще управлять, используя свой кнут и свой пряник. Но, навязывая идеи, вы проливаете кровь, и человеческие жертвы – лишь ритуальные приношения костру новой религии. Больше крови – ярче пламя! И найдется человек, и объявит себя пророком, и явятся последователи, и станут фанатично и преданно ему служить. И, ослеплённые фанатизмом, они сдвинут тектонические плиты общественного сознания. Круша отжившие традиции, освобождая место новой истине. Впрочем, стадо баранов не заслуживает жалости и сочувствия. Вы сами, по доброй воле, выбираете своих пастухов.
У меня медленно «закипали» мозги. Информация усваивалась сразу, только сильно болели виски. Казалось, черепная коробка физически не вмещает непривычный объём.
– Твоя боль скоро пройдёт, – собеседник был спокоен. – Теперь ты знаешь, что такое запрет. Ты разозлился без видимой причины – это сработала догма. Её формула проста: нет, потому что нет. Но она эффективна, а потому трудно бороться с догмами, а те, кто пытается, заранее объявлены сумасшедшими.
Голос смолк. Я был в плену его аргументов. Странно, но многое из того, что он говорил, находило во мне понимание. Словно подслушав, мой собеседник вкрадчиво произнёс:
– Небеса создали лучшее из творений, но, увидев результат своего труда…
– Лучшее? –
– Лучшее, – спокойно продолжил он. – Лучшие всегда во всём виноваты. Их вина в том, что не такие, как все. Ты всё ещё полон недоверия, но вдумайся: его проступок – лишь в решимости иметь своё мнение. Не это ли вожделенная свобода, которой вам так недостаёт? Впрочем, никто не жаждет свободы больше, нежели рабы.
– Тебя послушать, так Сатана – ангел, – пропуская последнюю фразу, возразил я.
– Так и есть. Падший, но несущий свет. Одним словом, Люцифер. Странно, вы по-прежнему популяризируете миф, причём самым действенным способом. Рекламируете запрет, а это, согласись, нелогично. Запрет всегда порождает желание. Если он враг, забудьте о нём, забвение – лучшее наказание.
Его логика страдала безупречностью, и это раздражало. Словно почувствовав моё состояние, собеседник попытался примириться:
– Не сердись. Рабу пристало скрывать эмоции.
Сердце в груди заколотилось! От ярости потемнело в глазах.
Выждав некоторое время, он мягко произнёс:
– Напрасно ты обижаешься. Ведь вы сами, по доброй воле, считаете себя рабами. Разве другие не могут об этом говорить?
Я молчал. Не дожидаясь ответа, он в обычной манере принялся рассуждать:
– Странно, что ты не в состоянии объективно воспринимать информацию.
Невольно я попытался прислушаться к его рассуждениям и отреагировал:
– О чём ты?
Голос не спеша продолжал:
– Сделай милость, скажи, почему, считая себя рабами, вы в то же время называете Всевышнего Отцом? Разве возможно рабу быть подобным Богу? Да и зачем ему рабы? Он всесилен. Может, причина иная, и вас постепенно превращают в рабов? В бессловесные жертвы для заклания на алтаре? Иначе зачем постоянно внушать, что смирение и покорность – вершины человеческого духа? Разве это так? Разве не отчаянная решимость возносит человеческий дух на сияющие высоты славы? Разве не ей, проявленной в смутные времена, славяне обязаны тем, что ещё существуют на этой планете? Разве не зовётся этот порыв подвигом и героизмом? И разве не подвиг свидетельство истинной, божественной сущности человека?
Повисла пауза. Возразить было нечего. Он печально закончил мысль:
– А если не согласен, будь хотя бы честен. Называй Бога не отцом, а, как и пристало рабу – хозяином. Но ты не станешь этого делать, и лицемерие лишь одна из причин. Странно, неужели тебе никогда не приходило в голову, что дети не могут быть рабами родителей? Не могут по определению! Иисус говорил вам об этом, вспомни: «…и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах…»
Словно чувствуя, что я на пределе, он мягко произнёс:
– Ещё немного – и ты освободишься от догмы.
Сопротивляясь своим мыслям, я переспросил:
– Освобожусь?
– Я уже говорил, что догма действует по принципу: нет – значит, нет. Это весьма скверная позиция. Она страдает отсутствием гибкости. Отстаивая точку зрения, ты слепо подчинялся догме. Исчерпав запас аргументов, опять к ним вернулся.
Из сказанного я не понял ничего.
Собеседник терпеливо стал объяснять:
– Израсходовав доводы, самое время – разозлиться, что ты с успехом и продемонстрировал. На самом деле это сделала догма. Она, почувствовав твою слабость, пустила в ход проверенный резерв. Злость – надёжное, временем испытанное средство. Человек не воспринимает доводы, когда зол. Убедить его невозможно. Догма разозлила тебя, не давая продолжать дискуссию, которую ты уже проиграл. Вы несговорчивы потому, что вам не нравятся доводы собеседника, но, возможно, он прав.